Вирджиния Вулф - Годы

— Мы жжем костер, — сказала она. Глаза у нее блестели, волосы выбились из прически. — Поэтому я такая растрепанная, — добавила она, поднося руку к голове. Даже в неприбранном виде она исключительно хороша, подумал Эйбел. Красивая, крупная женщина, начинающая полнеть, заметил он, когда они пожали руки, но ей это идет. Такие женщины привлекали его гораздо сильнее, чем типичные розовощекие англичанки. Ее плоть походила на желтоватый и мягкий воск, глаза были темные, как у иностранки, а на носу — горбинка. Полковник протянул ей камелию, свой традиционный подарок. Негромко ахнув, Эжени вынула цветок из папиросной бумаги и села.

— Как мило с твоей стороны! — сказала она, подержала цветок перед собой, любуясь, а потом, по своему обыкновению, взяла стебелек губами. Ее движения всегда казались полковнику очаровательными.

— Костер в честь дня рождения? — спросил он и запротестовал: — Нет-нет-нет, чаю я не хочу.

Она взяла свою чашку и отпила оставшийся холодный чай. Вид Эжени навеял полковнику воспоминания о Востоке: вот так женщины в жарких странах сидят в дверях домов, на солнце… Однако теперь было очень холодно: окно было открыто, дым несло в комнату. Полковник все еще держал в руке газету. Он положил ее на стол.

— Читала новость? — спросил он.

Эжени поставила чашку, ее большие темные глаза слегка расширились. Казалось, в них таятся огромные запасы чувств. Ожидая, когда полковник продолжит, она чуть подняла руку в вопросительном жесте.

— Парнелл, — отрывисто сказал Эйбел. — Умер.

— Умер?! — переспросила Эжени. Ее рука театрально упала.

— Да. В Брайтоне. Вчера.

— Парнелл умер! — повторила она.

— Выходит, так, — сказал полковник. Ее эмоциональность всегда заставляла его чувствовать себя более трезвым, но ему это нравилось. Она взяла газету.

— Бедняжка! — прошептала Эжени, бросив газету.

— Бедняжка? — переспросил полковник. Ее глаза наполнились слезами. Он был озадачен. Она имеет в виду Китти О’Шей? [28] Китти О’Шей — возлюбленная и затем (после развода с первым мужем) жена Ч. С. Парнелла. Их добрачные отношения стали причиной громкого скандала. О ней он и не подумал. — Ради него она поломала свою жизнь, — сказал полковник, слегка фыркнув.

— Ах, но как, должно быть, она его любила… — проговорила Эжени.

Она провела рукой по глазам. Полковник помолчал. Ее реакция казалась ему несоразмерной, но она была искренней. Ему это импонировало.

— Да, — сказал полковник довольно сухо. — Да, наверное.

Эжени опять взяла цветок и принялась вертеть его в руках. Время от времени она становилась странно рассеянной, но полковнику всегда бывало с ней легко. Рядом с ней его тело будто расслаблялось, точно спадало какое-то напряжение.

— Как страдают люди!.. — прошептала она, глядя на цветок. — Как они страдают, Эйбел! — Она повернулась и посмотрела прямо на него.

Из соседней комнаты влетел клуб дыма.

— Ты не боишься сквозняка? — спросил полковник, посмотрев на окно.

Она ответила не сразу. Покрутила цветок в руке. Затем встала и улыбнулась.

— Да-да. Закрой! — сказала она, изящно взмахнув рукой.

Полковник подошел к окну и закрыл его. Когда он обернулся, она уже стояла перед зеркалом и приводила в порядок волосы.

— Мы развели костер в честь дня рождения Мэгги, — тихо сказала Эжени, глядясь в рябое венецианское зеркало. — Поэтому, поэтому… — Она пригладила волосы и прикрепила камелию к платью. — Я такая…

Она чуть склонила голову набок, оценивая, как сочетается цветок с платьем. Полковник сел и стал ждать. Смотрел он в свою газету.

— Похоже, они собираются замять дело, — сказал он.

— Неужели ты хочешь сказать… — начала Эжени, но тут дверь открылась, и вошли дети. Мэгги, старшая, появилась первой, вторая девочка, Сара, держалась за ней.

— Приветствую! — громко сказал полковник. — Вот и они! — Он обернулся. Он очень любил детей. — Желаю тебе счастья и долголетия, Мэгги!

Он нащупал в кармане ожерелье, которое Кросби уложила в картонную коробочку. Мэгги подошла, чтобы взять подарок. Волосы у нее были расчесаны, и одета она была в чистое накрахмаленное платье. Девочка открыла коробку, и золотисто-синее ожерелье повисло на ее пальце. На мгновение полковник засомневался, нравится ли оно ей. На детской руке оно выглядело немного безвкусным. К тому же сама Мэгги молчала. Однако мать сразу нашла те слова, которые должна была произнести дочь:

— Какая прелесть, Мэгги! Просто прелесть!

Мэгги по-прежнему молча держала ожерелье.

— Скажи дяде Эйбелу спасибо за чудное ожерелье, — подсказала мать.

— Спасибо за ожерелье, дядя Эйбел, — четко и ровно повторила Мэгги, но полковник опять почувствовал укол сомнения. Его охватила досада, причем никак не соразмерная причине. Впрочем, мать застегнула ожерелье на шее у девочки, а затем повернулась к младшей дочери, которая подглядывала из-за спинки кресла. — Иди сюда, Сара, — сказала мать. — Подойди и поздоровайся.

Эжени протянула руку — и для того, чтобы подманить девочку, и чтобы скрыть едва заметный физический изъян, который всегда вызывал у полковника чувство неловкости. В раннем детстве ее уронили, и от этого одно плечо было слегка выше, чем другое. Полковник ощущал дурноту: он не мог выносить даже малейшее уродство в ребенке. Впрочем, это не влияло на настроение девочки. Она подскочила к нему, повернулась на одной ножке и поцеловала его в щеку. Затем она потянула сестру за платье, и обе, смеясь, выбежали в соседнюю комнату.

— Сейчас будут восхищаться твоим прелестным подарком, Эйбел, — сказала Эжени. — Как ты их балуешь! И меня тоже, — добавила она, прикоснувшись к цветку камелии на груди.

— Надеюсь, ей понравилось? — спросил полковник. Эжени не ответила. Она опять взяла чашку с холодным чаем и отпила в своей вальяжной манере южной женщины.

— А теперь, — сказала она, откинувшись на спинку, — расскажи мне все свои новости.

Полковник тоже откинулся на спинку и задумался. Какие у него новости? Вот так, сразу, в голову ничего не приходило. Рядом с Эжени ему всегда хотелось быть немножко эффектным. Она бросала отблеск на все вокруг себя. Пока он колебался, опять заговорила она:

— Мы чудесно провели время в Венеции! Я брала с собой детей. Поэтому мы все такие загорелые. Жили мы не на Большом канале — я терпеть не могу Большой канал, — но совсем рядом с ним. Две недели палящего солнца. А цвета… — Она помолчала. — Изумительные! — Эжени выбросила вперед руку. Жесты у нее были весьма выразительные. Вот так она все приукрашивает, подумал полковник. Но и этим она ему нравилась.

Он не был в Венеции много лет.

— Там были приятные люди? — спросил он.

— Ни души, — сказала Эжени. — Ни души. Никого, кроме жуткой мисс ***. Она из тех женщин, из-за которых начинаешь стыдиться своей родины! — с чувством произнесла она.