Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

Большинство состоятельных варшавских евреев, у которых были дачи в районе Отвоцка, обычно жили за городом вплоть до Рош а-шона. Остальные возвращались в город и вовсе после Нового года. В этом году, однако, все возвратились в Варшаву рано. Шла война. Продовольствия не хватало, и его нехватка с каждым часом ощущалась все больше и больше. Немецкие армии одерживали победу за победой; русские отступали, фронт приближался. У кого в такое время хватит нервов нежиться на природе?

Как и в прошлые годы, женщины из семьи Мускат за лето прибавили в весе, а на лицах у мужчин появился загар. По возвращении они обнаруживали, что их квартиры нуждаются в ремонте, однако в этом году было не до ремонта. Женщины сразу же шли на рынок запастись провизией, но найти что-нибудь в достаточном количестве было нелегко. Лавки в большинстве своем позакрывались, лавочники в длинных лапсердаках стояли в дверях, шепотом переговаривались со своими постоянными клиентами, после чего впускали их в магазин с заднего хода. Кое-кто из лавочников отказывался принимать бумажные деньги и требовал, чтобы им платили серебряными или золотыми монетами. Квартиросъемщики в принадлежавших Мускатам домах, словно сговорившись, перестали платить аренду и оставили семью без доходов.

Натан, Пиня и Нюня отправились в контору к Коплу, но тот ничем им помочь не мог. Вывезти мебель или подать на жильцов в суд было невозможно. Молодых людей забирали в армию. Собственность Мешулама до сих пор не была поделена между наследниками. Натан, всегда слывший оптимистом, особенно когда дела шли из рук вон плохо, уверял, что война долго не продлится.

— Эти упрямые идиоты сначала перебьют друг друга, — говорил он. — А потом им ничего не останется, как договориться.

В отличие от брата, Пиня, читавший все газеты и считавший себя в политике докой, полагал, что война может продлиться и год, и два.

— Чего-чего, а солдат у них хватает, — заявил он. — Царям и императорам торопиться некуда.

— И что прикажешь делать? — недоумевал Натан.

— Затянуть пояс потуже и ждать, пока война кончится. Потерять несколько фунтов тебе не вредно.

Пока братья беседовали, Копл молча ходил из угла в угол. Ему тоже война не сулила ничего хорошего. Он ведь и сам владел двумя домами, одним — на Праге, другим — в Варшаве. Управляющий прикусил губу и выпустил табачный дым изо рта. Старик был прав, размышлял он. Люди в большинстве своем — воры, мошенники и негодяи, будь прокляты их продажные душонки!

Копл достиг цели, которую поставил себе давным-давно. Теперь он был доверенным лицом Мускатов, единолично распоряжался их имуществом. Царица Эстер, жена Йоэла, жаловалась, что осталась без копейки. Йоэл был болен, а в доме не хватало денег даже на мешок муки или картошки. Хана, жена Пини, требовала собрать всех членов семьи и безотлагательно разделить имущество. Она, кстати, готова была продать свою долю. Нюня говорил уклончиво, и никто не понимал, какую он занимает позицию. А все потому, что у него имелись десять тысяч рублей наличными, заблаговременно припрятанные в безопасном месте, да и Фишл, его зять, человеком был отнюдь не бедным.

Старшая дочь реб Мешулама, вдова Перл, в контору не явилась. У нее были свои источники дохода, свои интересы. К тому же женщина она была больная, и врачи предупреждали, что волноваться ей вредно. Не пришла и Лея — ей запретил Копл. Как в таких случаях говорится? «Старая любовь не ржавеет».

Хама решила бежать к Коплу и молить о помощи, однако Абрам заявил, что, если только она вздумает унижаться перед его заклятым врагом, ноги его дома больше не будет.

— Не стану я ни о чем просить этого лизоблюда! — кричал Абрам. — Ни за что на свете! — И он с такой силой хватил кулаком по столу, что закачалась люстра.

— Послушай, Абрам, — вяло сопротивлялась Хама, шмыгая покрасневшим от простуды носом. — Ты же видишь, с каждым днем становится все хуже и хуже, скоро мы останемся без куска хлеба.

— Останемся без хлеба — будем есть пирожные!

И с этими словами Абрам вышел, хлопнув дверью. Он никак не мог взять в толк, отчего жена паникует. Подумаешь, поголодает немного. Она и ест-то, как птичка, а Стефы никогда не бывает дома — вечно где-то шляется с этим своим студентом. Вот Белла — дело другое: она нянчит ребенка, и, если будет голодать, у нее кончится молоко. Ну и внук у него!

Хотя Абрам с трудом представлял себя дедом, не обожать внука он не мог. Младенец был похож на него, как две капли воды. Раздражало его только одно: члены семьи настояли, чтобы ребенка назвали в честь деда Мешуламом. Это ж надо, так назвать беспомощного младенца! Ничего не поделаешь, когда речь идет о детях, все решают женщины. Что ж, им ведь приходится их носить, рожать, выхаживать. А мужчине стать отцом ничего не стоит.

На улице Абрам закурил сигару и медленно пошел в сторону Маршалковской. И тут он вдруг вспомнил, что до сих пор не видел Асу-Гешла. Из-за внезапно начавшейся войны, поспешного возвращения в Варшаву с дачи, мобилизации, поисков продовольствия, отказа жильцов платить аренду он не мог думать ни о чем другом. Ко всему прочему, роды у Беллы оказались тяжелыми. Родовые схватки продолжались три дня. Хама бегала молиться на могилы родителей. Бабушка по отцовской линии бегала в синагогу. Врачи подумывали, не сделать ли кесарево. Как в такое трудное время мог он, Абрам, держать в голове Адасу и Асу-Гешла? Теперь же, когда Белла и ребенок, слава Богу, находились вне опасности, интерес к жизни возник у него снова. Мир ведь не стоит на месте, даже если война идет между Гогом и Магогом. Он вошел в аптеку и позвонил Гине:

— Гина, дорогая, это я, Абрам.

— Что я слышу? Ты еще разговариваешь с простыми людьми? — В словах Гины звучала обида. — А я уж решила, ты слишком высоко вознесся, чтобы общаться с нами, простыми смертными. Стал дедом как-никак! Дело серьезное. Что ж, мои поздравления! Желаю удачи. Как младенец?

— Мальчишка что надо! С тех пор как люди начали плодиться, таких еще не бывало! Голос, как у льва. Стоит ему один раз взглянуть на меня своими глазищами — и я таю. Не завидую девушкам, которые попадутся ему в руки.

— Как тебе не стыдно. Он еще младенец, голубок — а ты такое говоришь. Видать, ты совсем помешался.

— Сама ты помешалась. Пройдет каких-нибудь лет пятнадцать-шестнадцать, и ты увидишь, на что этот голубок способен. Скажи, Гина, я слышал, что Аса-Гешл вернулся в Варшаву.

— Господи, вспомнил! Какой же ты эгоист! Молодой человек давно уже тебя разыскивает. Он звонил тысячу раз, но попробуй тебя найди!

— Где он?

— И ты еще меня спрашиваешь?! Ты ж ведь когда-то его опекал, носился с ним. Как-то — это было еще до объявления войны — я с ним столкнулась на улице. Бледный, как мел, как будто его на виселицу ведут. Говорю тебе, на нем лица не было. «В чем дело?» — спрашиваю. Короче, он повздорил с женой и от нее сбежал.