Жозеф Кессель - Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.

— Да, господин полковник… Но каким образом?

— Благодаря этому!

Полковник придвинул ко мне запечатанный конверт и сумку. Сумка была необъятных размеров.

— Подпишите, пожалуйста, расписку в получении, вскроете это позже, — сказал полковник.

Некоторое время он молчал, затем произнес:

— Я думаю, что мы обсудили все необходимые вопросы. Вам будет помогать чешский сержант. Он объяснит все остальное. Тут ничего нельзя сделать без чехов.

Когда я прощался с ним, он неожиданно спросил:

— У вас есть револьвер? Нет? Это нехорошо. Вам нужен револьвер, поверьте мне. Одну минуту…

И он выдал мне разрешение на получение оружия.

Милан, сержант Чешского легиона, уже ждал меня. У него был спокойный взгляд, высокие квадратные плечи, большие сильные руки и искренняя улыбка. Мобилизованный Австрией, когда ему исполнилось восемнадцать, он перешел на сторону русских, как только оказался на фронте. Присоединился к Чешскому легиону. Затем, в рядах легиона, он сражался бок о бок с солдатами царской армии. Потом случилась революция. С оружием в руках он прошел все этапы — Россию белогвардейцев, Великую Россию, Уральские горы и всю Сибирь до Владивостока. По-русски он говорил почти так же хорошо, как и на родном чешском. Мы прекрасно поладили.

Милан привел меня к себе. Низенький домик, совсем покосившийся, но идеально чистый. Кроме Милана, здесь жили еще три младших офицера. Когда мы оказались в комнате Милана, он сказал мне:

— Здесь вы можете вскрыть сумку и конверт, ничего не опасаясь.

В конверте находились, снабженные всем необходимым — печатями, подписями, распоряжения миссии для предъявления гражданским и военным властям Владивостока. Именно этого я и ожидал.

Но когда мне удалось сорвать печати и вскрыть замки на сумке, то у меня закружилась голова. Она была до отказа набита банкнотами. Пачки денег, много пачек, в каждой тысячи рублей. Милан поднял сумку, которую я уронил на пол, и сказал:

— Скоро привыкните, вот увидите. Ко многому придется еще привыкнуть.

Прежде чем продолжить, он достал из буфета бутылку водки. Я догадался: пришло время выпить стаканчик-другой. Все просто и ясно.

Боеприпасы, оружие, провизия, вагоны, локомотивы, начальники депо, начальники поездов, механики. Короче говоря, люди и вещи — мы должны были все купить, а также подкупить всех и вся, иначе задание не выполнить. Но сделать это надо не по рыночным ценам. Тут и бюджета целого государства вряд ли хватило бы. Придется прибегнуть к взяткам.

— Ах, эти русские! Эти русские, — все повторял Милан.

Во вздохе, который сопровождал слова Милана, я не уловил ни ноты презрения. Ничего, кроме боли, и нечто, похожее на стыд. С самого его детства огромная восточная империя — славянская страна, как и его родина, — была священной надеждой, высшей и надежной защитой. Когда с риском для жизни он пересекал австрийскую линию фронта, он делал это, чтобы броситься в объятия всемогущего старшего брата. И вдруг империя оказалась урезана до границ Сибири. И повсюду царили нищета, беспорядок и отчаяние. Законы устанавливали иностранцы. А он, простой сержант, был наделен большими полномочиями, чем генералы.

— Ах, эти русские, эти русские, — повторял Милан. — Сами поймете. И я понял.

Я мог бы рассказать о портовых притонах, пахнущих водкой и преступлениями, о китайских трущобах, где среди грязи и паразитов ютились голодные кули. Они тысячами приезжали сюда, тайно пересекая границу.

Я мог бы также рассказать и о борделе, размещенном в бывшей казарме, готовой рухнуть в любое время. Здесь жили тысячи проституток — японки, кореянки, китаянки — я не преувеличиваю, их было несколько тысяч. Жили они в клетушках шириной в метр и длиной два метра, отделяли их друг от друга маленькие грязные занавески, из обстановки здесь едва умещалось убогое ложе, сооруженное прямо на полу, а другая занавеска закрывала выход в бесконечно длинный коридор, поделенный надвое этими комнатенками.

Такой вот бордель-казарма на тысячи девушек, без полотенец, без кувшинов с водой.

Да, я мог бы часами рассказывать об этом. Но мне хотелось бы скорее вернуться к тому, в чем, собственно, заключалось поле моей деятельности.

Первый человек, с которым я должен был встретиться для выполнения моего задания, был, естественно, начальник дорожной службы, русский полковник из армии Колчака. Как и следовало ожидать, его контора располагалась на вокзале. Милан проводил меня к нему.

Вокзал был большим, внушительным по размерам, более чистым и пристойным, чем многие городские здания. Он еще не испытал на себе разрушительного влияния времени. Ветка, соединившая Владивосток и Транссиб, была построена не так давно. При ближайшем рассмотрении вокзал производил весьма благоприятное впечатление. Но как только мы вылезли из саней и оказались у верхней платформы, я потерял способность думать о чем бы то ни было. Повсюду был этот запах. Мерзкий, неотступный, отвратительный запах. С каждой ступенькой зловоние только усиливалось.

Мы дошли до платформы, казалось, что воздух повсюду был пропитан и насыщен этим смрадом.

— Проходите, — сказал мне Милан.

Он стоял у огромной, немного приоткрытой двери — это был вход на вокзал.

Я подошел к нему. Милан, навалившись всем весом, толкнул плечом одну из створок двери.

— Проходите, — повторил он.

Я не мог. Нет, я не мог этого сделать. Вокзал и был источником зловония, который просто сбивал с ног. Отвратительный до тошноты запах. Но и это было еще не все.

От двери до самых дальних уголков зала пол был устлан густой отвратительной массой, мягкой, рыхлой, похожей на торф или трясину. Никто не знал, жива ли она или мертва, поскольку иногда масса лежала неподвижно, а иногда совершала едва заметные движения. Сквозь окна, грязные от копоти, толстого слоя пыли и инея, пробивался слабый свет сероватого оттенка. Мне понадобилось много времени, чтобы различить в этой массе, покрывавшей все пространство зала, так что яблоку негде было упасть, человеческие тела, переплетенные, связанные между собой.

— Пойдемте! — еще раз повторил Милан, но на этот раз тоном, не требующим возражений.

Я повиновался. Он вошел следом за мной. Дверь захлопнулась за нами. Я чуть было не задохнулся. Испарения и затхлый запах образовывали нечто вроде влажного пара, проникавшего не только в ноздри, в горло, но и во все внутренности. Пахло жиром, немытыми телами, нечистотами, мочой и блевотиной. Не хочу думать, что за запах царил на верхних этажах вокзала. Там, где был я в данный момент, зловоние ощущалось почти физически.

— Идите вперед! — сказал Милан.

Это я и делал. Шаг за шагом, шаг за шагом… Мелкой поступью, ни на минуту не отрывая взгляда от ног. Поскольку это месиво, эта каша, желе из человеческих тел, раздвигаясь, отставляло проход не больше ширины ладони.