Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

Да, так вот, как только все занялись своими делами и никого во дворе не осталось, Том оттащил мешок в пристройку, а меня оставил на страже стоять. И когда он оттуда вышел, мы присели на поленницу, чтобы еще раз все обсудить. Он и говорит:

— Ну, теперь у нас есть все, кроме орудий, а их мы легко раздобудем.

— Орудий? — спрашиваю.

— Ну да.

— А орудия-то нам на что?

— Землю рыть, на что же еще? Не зубами же мы ее грызть будем.

— А старые мотыги и лопаты, которые в сарае валяются, чем тебе не хороши? В самый раз и сгодятся, чтобы негра откопать, — говорю я.

Поворачивается он ко мне и смотрит с такой жалостью, что меня самого чуть слеза не прошибла, — и говорит:

— Ты когда-нибудь слышал, Гекк Финн, про узника, у которого хранятся в платяном шкафу мотыги, лопаты и прочие приспособления, которыми он может с большим удобством землю рыть? Ну вот ответь мне, — если у тебя хоть капля здравого смысла осталась, — какой же из него в таком разе герой получился бы, а? Давай уж тогда подарим ему ключ от камеры и дело с концом. Мотыги, лопаты — да их в тюрьме даже королям не выдают.

— Ну хорошо, — говорю, — если мотыгами и лопатами нельзя, чем мы тогда рыть будем?

— Столовым ножами.

— Это подкоп-то?

— Именно.

— Черт побери, но это же глупость, Том.

— Глупость не глупость, но это правильно — все именно так и поступают. О другом способе я ничего не слышал, а я прочитал все книги, в которых содержатся сведения о таких вещах. Узники всегда пользуются столовыми ножами и, заметь, им приходится не с землей дело иметь, а, как правило, с камнем. Неделю за неделей и так веки вечные. Да вот, один узник, сидевший в подземелье замка Тиф, который в марсельской гавани стоит, он именно так на волю и вышел — и сколько у него на это времени ушло, как по-твоему?

— Откуда ж мне знать?

— А ты, догадайся.

— Ну, не знаю. Месяца полтора.

— Тридцать семь лет , — а из-под земли он вылез в Китае. Во как. Эх, жалко, полы у нашей крепости не каменные.

— Так у Джима и знакомых-то в Китае нет.

— При чем тут знакомые? Их и у того узника тоже не было. Вечно ты разговор в сторону уводишь. Ты о главном думай, о главном.

— Ну хорошо, мне все равно, где он из-под земли вылезет — лишь бы вылез , — да и Джиму, я так понимаю, тоже. Но все-таки, староват уже Джим, чтобы землю столовым ножом ковырять. Его надолго не хватит.

— Еще как хватит. Ты же не думаешь, что мы с самой обычной землей тридцать семь лет возиться будем, так?

— А сколько мы будем, Том?

— Да хорошо бы подольше, но это рискованно. Дядя Сайлас может того и гляди ответ получить из Нового Орлеана — узнать, что Джим вовсе не оттуда. И тогда он даст о нем объявление в газету или еще что. Так что рисковать и долго заниматься подкопом мы не можем. По правилам, я так думаю, нам следовало бы пару лет на него потратить, да не получается. Поэтому я порекомендовал бы следующее: постараться прорыть подкоп как можно быстрее, а после притвориться — перед самими собой, — что мы на него тридцать семь лет потратили. Тогда, если в воздухе запахнет бедой, мы сможем мигом вытащить Джима из тюрьмы и удрать. Да, думаю так будет лучше всего.

— Очень здравая мысль, Том, — говорю я. — Притвориться, это мне ничего не стоит, раз плюнуть, и если никто не против, я бы, пожалуй, притворился, что мы тут лет сто пятьдесят провозюкались. Это я хоть сейчас могу, дело привычное. Ладно, пойду в дом, посмотрю, не удастся ли мне стырить пару столовых ножей.

— Стырь три, — велит он, — из одного мы пилу сделаем.

— Том, если оно не против правил и истинной веры, — говорю я, — так с той стороны коптильни торчит засунутая за обшивку стены старая ржавая ножовка.

Он посмотрел на меня устало и разочарованно и говорит:

— Учи тебя Гек, учи, все не в коня корм. Иди и укради ножи — три штуки.

Ну, я так и сделал.

В ту ночь, едва уверившись, что все заснули, мы спустились, закрылись в пристройке, достали из мешка гнилушки и принялись за работу. Расчистили у середки нижнего бревна участок земли фута в четыре-пять длиной. Том сказал, что он находится прямо за кроватью Джима и, когда мы подкопаемся под бревно и вылезем с другой его стороны, никто и не узнает о существовании этого лаза, потому что покрывало на кровати Джима свисает до самой земли и, только приподняв его и заглянув под кровать, можно будет увидеть подкоп. Ну, начали мы рыть землю столовыми ножами и рыли почти до полуночи — устали, как собаки, на ладонях у нас волдыри вылезли, а результата почти и не видать. Наконец, я говорю:

— Тут работы не на тридцать семь лет, Том Сойер, — на все тридцать восемь хватит.

Он не ответил. Однако вздохнул, рыть перестал и через некоторое время я понял, что он задумался. И наконец, говорит:

— Пустая это затея, Гек, ничего она нам не даст. Еще если б мы сами узниками были, тогда бы ладно, потому что лет в нашем распоряжении имелось бы сколько угодно, а спешки никакой, — мы и копали бы каждый день всего по несколько минут, пока караул меняется, и волдырей не натерли бы, и трудились бы так год за годом, и сделали все по правилам, как положено. Но нам-то долго возиться нельзя, нам спешить нужно, у нас лишнего времени нет. Еще одна такая ночь и мы ладони напрочь сотрем, и будут они неделю заживать, а мы даже ножей в руки взять не сможем.

— Ладно, а как же нам тогда быть, Том?

— Сейчас скажу. Оно, конечно, неправильно, и безнравственно, и мне не хочется, чтобы об этом кто-то узнал, но выход у нас только один: придется копать мотыгами и притвориться, что они — ножи.

— Вот это другой разговор! — отвечаю я. — Голова, у тебя, Том Сойер, все лучше и лучше варить начинает, — говорю. — Мотыга — это вещь, нравственная она там или безнравственная; лично меня ее нравственность ни вот столечко не интересует. Если я собираюсь украсть негра, или арбуз, или учебник воскресной школы, так мне все равно, каким способом это делать — главное сделать. Мне только одно и требуется — мой негр, или мой арбуз, или мой учебник воскресной школы; и если мотыга подходит для этого дела лучше всего, так я и буду откапывать негра, или арбуз, или учебник воскресной школы мотыгой, а за мнения всяких там авторитетов и дохлой крысы не дам.

— Видишь ли, — говорит Том, — в случаях, вроде нашего, применение мотыг и притворства оправданы; будь это не так, я бы ни за что на него не пошел и не стал бы спокойно смотреть, как нарушаются правила, потому что хорошее — это хорошее, а дурное — дурное, и человеку, если он не невежда и понимает разницу между ними, дурно поступать не следует. Ты бы еще и мог откапывать Джима мотыгой, не прибегая ни к какому притворству, потому что разницы этой не понимаешь, а вот я понимаю и, стало быть, без притворства обойтись не могу. Дай мне нож.