Василе Войкулеску - Монастырские утехи

все другие приметы. Свершались чудеса: гривы, которые росли раньше направо, теперь были

приучены лежать налево, кони вдруг становились белоногими, шерсть, некогда тусклая, отливала

точно вороново крыло, а хвосты укорачивались или, напротив, куделью волочились по земле.

Одновременно меняли лошади свой нрав и привычки, обретая иные, и глядишь — былой рысак

превращался в иноходца.

Сердцем этой огромной державы были Венгрия и Румыния. Венгерская пуста и наш Бэрэган

способны были сокрыть целые табуны, украденные из знаменитых конюшен и конных заводов

Европы и Азии.

В отличие от других воров конокрады не были обычными разбойниками. Они не грабили и не

убивали. Напротив: если брали упряжных, то оставляли не только сбрую и коляску, но даже

бросали своих кляч, на которых приехали и которые теперь лишь стесняли бы их при погоне.

Некоторые из них достигли большой славы и доказали, что во многих других отношениях и при

иных обстоятельствах это люди чести и своё слово держат. Коли сказали, например, что уведут

у тебя лошадь, то уж не успокоятся, пока не выполнят обещания.

Во всём можно было на них положиться, пока не завидят они знаменитого каурого или не

заслышат о горячем буланом или норовистом караковом. Тут уж они теряли головы. Крали от

превеликой любви и от чересчур пылкой страсти.

И то сказать, слишком много знати и бояр сами запутались в их паутине, чтобы считать это

обычным воровством. Иногда в игру вступали зависть коннозаводчиков, ревность графов, месть

богатых землевладельцев, подстроенные или неудавшиеся козни, игра честолюбий — как сейчас

в спорте,— страсти, вполне объяснимые в этих знойных степях, над которыми стоит марево.

По ту сторону Карпат отличился из всех конокрадов один, по имени Эгон, белокурый, с

длинными усами, мягкими, точно жёлтый шелк, статный, сильный и гибкий, словно тростник,—

так клонился он в вихре неудержимого галопа. Эгон стал грозой магнатов, и напрасно те

запирали лошадей в каменных конюшнях замками величиной с ведро. Кто знает — была у него

разрыв-трава, нет ли, только он везде проходил.

У нас в Валахии славился своими набегами седой человечек с голубыми, детски-невинными

глазами; был он худ, тщедушен и вёрток, как змея. Имя ему дали по матери — Амоашей, то

есть «сын моаши», повивальной бабки. Чаще всего его мать звали к тяжело рожавшей скотине,

потому что широко разнеслась молва о её лёгкой руке. Если телок застрянет в коровьей утробе

или кобыла принесет полуживого жеребёнка, тут уж не обойтись без повитухи. Бывало,

скотина громко стонет с закрытыми глазами, а бабка засунет ей в утробу по самый локоть свою

сморщенную правую руку, смазанную освящённым маслом, плавными движениями гладит,

помогая левой снаружи, успокаивает и укладывает развороченное нутро; так ей всегда

удавалось и мать спасти, и детёныша живым вынуть.

Конокрад с малолетства сопровождал мать везде, где была нужда в её умелых руках. Звали

повитуху далеко — иной раз за пять уездов. Из-за неё чуть ли не дрались. Бояре сами

присылали за ней коляски. Или, бывало, вскочит она на коня и мчится во весь дух, чтобы

застать в живых рожавшую скотину. А сын — всегда при ней; так он проник во все конюшни,

видел все тайны, знал повадки скота, и особенно лошадей; он рос вместе с жеребятами, как

брат, и полюбил их больше всего на свете.

Потому нетрудно ему было стать самым большим барышником, а потом — главарем

конокрадов. От Брода Черны, вниз по Дунаю, через Бэрэган и Добруджу, до самой Херцы

Буковины Амоашей приказывал и передвигался, ровно владыка, и страна его была обширнее,

чем у Мирчи Воеводы.

По правилам большой политики империи конокрадов полагалось владыке пусты подать через

Карпаты руку правителю Бэрэгана. Так встретились и побратались Эгон-венгр и Амоашей-

валах, и сходились они, когда была в том нужда, в горах десятки раз, в десятках мест, но

особливо — по эту сторону Карпат, на наших землях.

В канун Ивана Купалы, славного своими конными ярмарками, конокрады съезжались на

Лошадином мосту над горой Пентелеул. Там, наверху, под бездонным одиноким небом, есть

величавое плато — люди называют его мостом,— длинное и просторное, как царские угодья,

утопает оно в траве и цветах; целые табуны лошадей могут пастись и резвиться на этих лугах, и

никто об этом не прознает.

Здесь конокрады обменивались поживой. Лошади, добытые Амоашеем, перегонялись на Запад,

в Австрию и дальше. Взятые же Эгоном до времени скрывались в землянках Бэрэгана, а потом

двигались к Браиле. С дунайских пристаней они переправлялись через Босфор и тут

превращались в анатолийских или персидских коней.

И конечно, побратимы обменивались не только кобылами и жеребцами, но и советами, как бы

лучше, втихую свести коней с хозяйских дворов. И, рассказывая о своих подвигах,

раззадоривали друг друга и состязались в храбрости и ловкости.

Увести простых лошадей — пустяк, забава. Сам главарь такой работой даже брезговал.

Посылал ученика. Тут только приманить собак, одурачить хозяина, неслышно шапкой

отомкнуть засов, а уж конь идёт послушнее ягнёнка. Для этого правой рукой, как клешнями,

кладут лошади на храп закрутку, и, зайдясь от боли, она подчиняется. Хозяин проснется

поутру, а стойло уже пусто.

С теми, кто посмелее, кто мог взять их за горло, вернее сказать, где они знали — добром дело

не кончится, конокрады пускались на разные уловки. Травили дворовых псов, поили сторожей,

крепко связывали работников, заговором усыпляли хозяина, и он, против обыкновения, спал

без задних ног; тут-то они и грабили конюшни. Для этого случая у них всегда при себе была

«мёртвая рука», усыплявшая стражей.

А чтобы окончательно сбить всех с толку, они обували копыта украденных лошадей в другие

— из войлока и кожи — задом наперед, так что конские следы заводили пострадавшего в

тупик.

Эгон показал себя дерзким, удачливым и храбрым. Правда, иногда чересчур жестоким. Если он

видел, что никакими силами не может завладеть добычей, на которую зарился, то пробирался

ночью и поджигал конюшню. Охваченные страхом лошади громко ржали, метались, бились о

стойла, поднималась тревога. Сами же конокрады кричали во всё горло: «На помощь, пожар!..»

Хозяева вскакивали, спросонья и впопыхах открывали или выламывали двери конюшен и

выпускали коней, а те вырывались вон и, ошалев от страха, разбегались кто куда. Тут-то Эгон

со своими сообщниками и ловил их. Пользуясь общим переполохом, конокрады вскакивали на

лошадей, и поминай как звали...