Василе Войкулеску - Монастырские утехи

в Дунай.

Он сказал это так, будто видел, как оно изрыгает воду.

— Да ты что, не замечаешь, вода и не думает спадать. На Дунае она всё такая же высокая,—

дразнил его бригадир.

— А я разве говорю, что она спала? Только я опустил руки в воду... и течение их не сносит.

Посмотри, оно дало мне даже утащить вот это.

И он разжал кулаки, полные песка.

— Песок песком, а вот как рыбы? Речь о них — заплывают они ещё из Дуная?

И грозный бригадир хмуро на него глянул.

— Пока я перебирал воду, ни одна не проплыла. Ты ведь знаешь, Дунай отлучил их от

груди.

— Тогда что же они делают?

Амин улыбнулся.

— Они в заводи, собрались, как воины, и ждут приказа от своего императора, какого-

нибудь мудрого сома, чтобы уйти у нас из-под носа, пока мы здесь разговариваем, вместо

того чтобы взяться за дело... Ну пошли, ребята!

И он схватил кусок запруды и вошёл в воду.

Работали все вместе целую ночь при свете звёзд, работали последующе дни — голые, в

холодной, обжигающей воде, обследуя дно, чтобы приспособить клапаны, связать куски

запруды между столбами; длинноволосые, бородатые, точно боги вод, они погружались сотни

раз, задыхаясь, выходили на берег, чтобы передохнуть. Тревожные воды бурлили, проносясь

над ними, но не могли им помешать. К трём часам утра весь омут — снизу доверху на высоту

человеческого роста — был отгорожен двумя запрудами из планок и тростника, сквозь которые

проникала вода. Последними в садок были вделаны клапаны.

Это были гибкие двери, которые открывались очень хитро, только при нажиме извне, со

стороны гирла — как в мышеловках.

Когда вода из заводи возвращалась в Дунай рыбы, которых она с собой несла, толкали клапаны

и оказывались в ловушке, в садке... И не могли уже вернуться... Всё, что туда ни попадало,

назад не уходило. Вторая, задняя запруда неумолимо стояла на пути.

Дело было сделано, садок поставлен, и ждали только начала лова. Люди перед уходом

говорили друг с другом шепотом. С этого момента никто — ни вокруг запруды, ни в отдалении

— не имел права шуметь: рыбы несказанно боязливы. Напугавшись, они возвращаются с

середины пути.

Как и каждый год, Амин остается на вахте целые недели — один среди безмолвия этих мест. И

никто ему не скажет: «Амин, ты смотри». Даже тупой бригадир. Это лишнее. Все знают, что

нет рыбака более искусного и трудолюбивого, который бы так умело управлялся с садком, что

бы ни случилось.

Товарищи отправились на другие работы, в другие места. Амин даже не проводил их.

Оставшись один, он стал хозяином этих уединённых мест. Изредка сюда залетит какая-нибудь

птица. А иной раз, утром или вечером, ветер пронесется по листве ракит или раздует зелёные

юбки прибрежных камышей.

Сверху, с перекладины первой запруды, точно с носа полузатопленного, застывшего в воде

корабля Амин неустанно сторожит это немотное царство. Теперь он будет всё время обходить

вокруг садок. Десятки раз он спустится, чтобы нащупать пульс реки, понять, куда стремится

течение, подстеречь рыб, дыхание заводи, происки Дуная...

Он ждёт. Ест холодную пищу, и то по капле. Спит редко, всегда без одежды, настороженно и

чуть что вскакивает и снова бежит посмотреть. Он ждёт... И вот сперва медленно, потихоньку,

как в гигантских водных часах, заводь переворачивает свой переполненный пузырь и изливает

лишнюю воду в другой гигантский пузырь — Дунай, который всасывает её в своё русло.

Вначале вяло, потом всё быстрее и быстрее, пока рукав Почовелиштя, изменившись как по

мановению волшебной палочки, не потечет разгневанно вспять, из заводи в Дунай, ударяясь о

первую запруду с клапанами.

Амин постоянно в бегах то к передним мосткам, то к задним — он должен следить за всем.

Река течет быстро под непрерывный аккомпанемент подземного гула. Вода, встретив на своем

пути препятствие, заряжается злостью и движется плотная, тяжелая, точно остывающий

расплавленный металл... И всё сооружение дрожит от погруженного в воду основания до

верхушек смазанных дегтем столбов.

Амин наблюдает неусыпно. Он чувствует, как сонмы рыб стекаются в закрытый садок —

это река забрасывает их туда, спеша дальше своею дорогой. А омут всё наполняется. Когда

какой-нибудь тяжеловесный сом или карп, тянущий на десять око, пробивается через клапаны,

испуганная изгородь содрогается. Пока он попадает в запруду, Амин провожает его глазами; он

узнает рыб по волнам, которые идут от их могучих спин, и не упускает из виду, пока не

удостоверится, что они угомонились и устроились; он готов прыгнуть в воду, если неистовые

гости попробуют перемахнуть через запруду. Рыбы всё пытаются спастись; они то и дело

устремляются к основанию запруды, копаются под ним. Иногда им удавалось оторвать планки,

вырвать камыши, вырыть подземные ходы, и тогда они проникали наружу и ускользали в

Дунай. Амин чувствует: когда рыбы необычно тихие, не вертятся на поверхности, не

нервничают, не гоняются друг за другом, значит, что-то происходит, они пытаются проделать

дырку и уплыть.

Тогда Амин опускается под воду, обследует основание запруды, обходит её на

четвереньках под прессом саженной воды, находит пролом, тут же выплывает на берег, хватает

охапку мятлика, мешки с гравием, камнями и таскает их туда, вниз, пока не заделает

пролом и не укрепит основание. Это занятие не только не утомляет его, но даже ему нравится.

В облике Амина есть что-то от амфибии. Высокий, тощий, с широкой, выпяченной вперёд

сильной грудью — грудью, вмещающей много воздуха, с животом, то втянутым, то вдруг

надутым, с длинными руками и широкими, точно весла, ладонями, длинноногий, он

укорачивается и удлиняется в воде, отталкиваясь, точно лягушка, пружинами всех своих

суставов. На скользкой коже нет ни волоска — наследие далёких предков рода Амина,

происходившего, согласно молве, от рыб. Выйдя из воды, он не ходит мокрый, но мигом

высыхает. Кожа, выдубленная ветром и солнцем, покрывается словно чешуей: поры забиты

илом и всякой грязью, о которую он постоянно трётся в заводи. Он коротко острижен, бреет

бороду, чтоб, поднявшись из глубин, смотреть во все глаза, чтоб пряди волос ему не мешали.

Он самый большой рыбак тех мест, его предки владели по крайней мере тремя четвертями этой

заводи — всеми бродами, складами и рыболовными снастями, а он стал сторожем в запрудах

Почовелиштя и был доволен и этим, рад, что может иметь дело с водой и с рыбами.

Прошла почти неделя... Амин в своей засаде следил за событиями, когда вдруг запруда под ним

заколебалась от жестокого удара и, казалось, готова была обрушиться. Сквозь клапаны садка,