Василе Войкулеску - Монастырские утехи

Не говоря уже о грязи, оставляемой им в тазу, он отрекался от дикости,

приличествовавшей мученику, холил бороду и усы; до того даже доходил, что тер зубы

золой и солью в боязни, как бы речи его не были осквернены дурным запахом изо рта.

Как-то вечером игумен спустился к нему с просьбой отправиться к митрополиту, дабы

привезти монахам жалованье за шесть месяцев, а также деньги на ремонт монастыря...

Одновременно надо было съездить к боярину Чернике, основателю монастыря, и

получить плату за монастырское сено, равно как и деньги на молебны, поминовения,

сорокоусты, лампадное масло, свечи, а также другие пожертвования. Но особливо —

получить с купцов на рынке деньги за монастырский товар: мёд, воск, фрукты, вина,

рыбу и другое, что было предоставлено им для распродажи. Дело трудное —

перелистать реестры, погашенные счета, разобрать склоки и путаницу — у старого

игумена для этого и голова и ноги плохи. В отца же Евтихия он верил свято: тот был

человек грамотный и никто его не мог сбить с толку. И ни за что на свете к копейке

чужой не притронется.

— А сами вы почему не едете, ваше высокопреподобие? Мне ведь опять мыться, да

причёсываться, да платье менять.

— Немощен я, потому прости меня, что снова утруждаю тебя, блаженный. А потом,

сказать по правде, когда речь идёт о монастырских деньгах, уж не знаю как, только

всегда я их путаю со своими. Точно к пальцам они у меня прилипают.

— Как так? — по-детски удивился Евтихий.

— Да и сам не знаю. Забывчив я, и не помню, куда их кладу. То смешаю со своими,

а потом и не различу, так у меня и остаются. То в разорванный карман положу — в

подкладку провалятся, там и потеряю... вот грех-то.

— Добро, когда вы сами их привозите, ваше высокопреподобие. А если я привожу,

и вы их, скомкав, суете в полу — пачки монастырских денег да ещё и те, что для братьев?

— Это уж другой расчёт... и называется он львиной долей,— шутил сам над собою

игумен, но Евтихию не хотелось ему поддакивать.

На другой день на заре блаженный в городской одежде, с пистолетами, засунутыми в

ботфорты, вошёл в лес, тянувшийся от большой Власии до пределов Бухареста. Он

отправился по тропинке прямиком через чащу, сократив наполовину путь, который

иначе ему пришлось бы проделать на развалющей монастырской телеге, запряжённой

клячами.

Чёрно-зелёная лесная чаща походила на глубь моря, в которой то тут, то там, словно

золотые рыбки, играли пятна зари. И вдруг просветом открывался лиман поляны,

благоухающей медом, который не собирали с тех пор, как стоит земля. А дальше лес

обволакивали сумерки алтаря, сводами которого служили гигантские гривы

вечнозелёных дубов; здесь и птицы не отваживались петь. Но монах не обратил бы

внимания, даже если бы заливались все соловьи весны,— мысли его бились в тенетах

духовных терзаний.

Восход солнца застал его в соборе, где он отстоял службу, пока не проснулся, уже

поздно, митрополит. Монаха позвали наверх — он с поклоном поцеловал руку его

высокопреосвященства, лежавшую на посохе, и был приглашен к столу. Там собрались

почётные гости, высшее духовенство, архиепископы, епископы, греческие богословы и

другие персоны, приближенные к митрополиту.

Ещё за мастикой и маслинами Воло началась болтовня о святых местах, о

иерусалимских службах, о ссорах вокруг гроба господня.

— Отец Евтихий, как было с тем латином? — вызывал его на разговор митрополит.—

Потому что, видишь ли, ни владыка Неофит, ни владыка Антим не знают об этой истории.

Блаженный поднял глаза от своего серебряного блюда с особой постной пищей.

— Стало быть, ваше высокопреосвященство, я продолжаю верить, что это был не

латинский поп, а всё тот же сатана, который, проникнув на порог церкви гроба

господня, мог воспрепятствовать нам, православным, свершить светлую пасхальную

службу согласно канону. Ибо дьявол латинян жалует.

— Как такое возможно — дьявол в храме господнем? - рассердился один владыка.

— Оставь его, владыка, не перебивай.— И митрополит сделал знак Евтихию

продолжать.

Но Евтихий только того и ждал — он напустился на неопытного владыку.

— Стало быть, вы даже того не знаете, что черти — это падшие ангелы, ангелами они и

остались... даром, что теперь чёрные. Разве нет у них крыльев? Да разве не был сатана

самым старшим архангелом? Разве не поднимался он иногда на небо, чтобы поговорить

с господом богом — например, когда Иов подвергся испытанию?

— Как это одно с другим связано? — продолжал негодовать владыка ко всеобщей

радости.

— Связано! Ибо всевышний разрешает им входить в церкви, дабы испытать веру и

преданность слуг своих... Думаете, сатана не видел, как вы, ваше преосвященство, на

днях дома, в одиночестве съели целиком жареного цыпленка, а потом вошли в алтарь и

бормотали литургию? Это он вас попутал... И он же вас отметил.

Владыка покраснел как рак.

— Это неправда! — крикнул он.

— Ладно, ладно, не спорьте, и со мною иногда такое случается...— примирительно

сознался митрополит.

— Да откуда он знает? — негодовал порицаемый.

— Ну, тоже от чертей... Они ему сказывали, он ведь всё время с ними ведётся. А

теперь продолжай, отец Евтихий...

Но тот не сдавался.

— Говорите, что дьяволы не входят в церковь? А знаете, что существует лавра под

названием лавра демона?

— Погоди,—остановил его митрополит.— Кончи сперва с латином.

— Стало быть, все, ваше высокопреосвященство, латин этот во главе своры

католических еретиков, из тех, что бреют бороду и усы, как наши расстриги, встал в

дверях церкви гроба господня, намереваясь нам воспрепятствовать, хотя была наша

очередь, православных, отслужить пасхальную божественную литургию. Мы получили

это право от паши, турецкого правителя крепости, ценою больших чаевых. Ибо мы, то

есть греки, когда речь идёт о правах господних, умеем найти и прямые и окольные

пути.

И, сказав это последнее слово, Евтихий кашлянул... Митрополит, услышав, замигал и

посмотрел в сторону.

— Латин же этот,— продолжал Евтихий, прочищая голос,— видно, какое высокое

духовное лицо или ихний епископ, более драчливый, чем другие, принялся нас толкать.

Посмел даже протянуть руку и пихнуть самого святейшего патриарха. Наши чернецы

отпрянули назад. Тогда я выскочил, схватил его, почитая за посланца сатаны, и, дабы

испытать его, вытащил молоток, с которым не расстаюсь, и — бах! бах! — ударял его

по голове — он не носил клобука,— пока он не упал.

— Вы его убили? — прошептал один из гостей.

— Какое! Видели вы когда-нибудь мёртвого черта? Его сотоварищи вопили, будто я убил