Сомерсет Моэм - Сотворение Святого

— Мессир Филиппо Брандолини, как я понимаю. Рад вашему приезду.

— Боюсь, я вам помешал. — Я посмотрел на юношу с меланхоличным взглядом.

— Нет-нет, — радостно возразил Лоренцо, — мы говорили о Платоне. Мне действительно надо бы заниматься более серьезными делами, но я никогда не могу отказать Пико.

То есть я видел перед собой знаменитого Пико делла Мирандолу [18] Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494) — итальянский мыслитель эпохи Возрождения, представитель раннего гуманизма. . Я вновь посмотрел на него и почувствовал зависть: одному человеку достались такой ум и такая красота. Явная несправедливость со стороны природы.

— И я нахожу эту тему невероятно интересной!

— Да, пиршество ума! — Лоренцо хлопнул в ладоши. — Тема эта неисчерпаема! Я могу говорить об этом днем и ночью целый год, а потом обнаружить, что не сказал и половины того, что хотел.

— Ты так много об этом знаешь, — Пико рассмеялся, — что можешь дать обширный комментарий на каждую фразу Платона.

— Ты негодяй, Пико! — со смехом ответил Лоренцо. — И каково ваше мнение о любви, мессир? — добавил он, повернувшись ко мне.

Я ответил с улыбкой:

Эти строки принадлежали перу Лоренцо. Услышав их от меня, он улыбнулся, и я понял, что его могла пронять только более тонкая лесть.

— У вас душа придворного, мессир Филиппо, — заявил Лоренцо на мою цитату. — Жаль, что вы предпочитаете свободу!

— Она разлита в воздухе Флоренции, и человек впитывает ее в себя каждой порой.

— Что, свобода?

— Нет, душа придворного.

Лоренцо пристально глянул на меня, потом на Пико, который с трудом подавил улыбку, вызванную моим язвительным замечанием.

— Ладно, с каким делом вы приехали из Форли? — спросил он, но, едва я начал объяснять подробности, прервал меня. — Все это вы уладите с моими секретарями. Расскажите мне, какова обстановка в городе. Ходили слухи о волнениях.

Я взглянул на Пико, который при этих словах поднялся.

— Я вас оставлю. Политика не для меня.

Я рассказал Лоренцо обо всем, что произошло. Слушал он внимательно, изредка прерывая мой рассказ вопросом. Когда я закончил, спросил:

— И что будет теперь?

Я пожал плечами:

— Кто знает?

— Мудрый человек знает, — воскликнул Лоренцо, — ибо он принял решение и сделает все, чтобы оно реализовалось. Только глупец доверяется случаю и ждет, куда кривая вывезет… скажите своему господину…

— Простите? — прервал я его.

Он сердито глянул на меня.

— Я просто хотел узнать, о ком вы говорите? — пробормотал я.

Он понял и улыбнулся:

— Извините. Я думал, вы из Форли. Разумеется, теперь вспомнил, что вы гражданин Кастелло, и всем известно, как трепетно ваши сограждане относятся к свободе и как дорожат ею.

Тут он меня, конечно, задел за живое, потому что Читта-ди-Кастелло стал одним из первых городов, потерявших свободу и в отличие от других совершенно не стремился ее вернуть.

— Тем не менее, — продолжил Лоренцо, — передайте Кеччо д’Орси, что я знаю Джироламо Риарио. Именно он и его отец руководили заговором, в результате которого погиб мой брат, а я едва избежал той же участи. Напомните ему, что граф не привык прощать или забывать нанесенные ему оскорбления. Вы говорите, Джироламо неоднократно угрожал Кеччо? Тот как-то отреагировал?

— Встревожился.

— А помимо этого?

Я смотрел на Лоренцо, пытаясь понять, что он хотел этим сказать.

— Он решил сидеть тихо и ждать, пока Джироламо найдет способ реализовать свои угрозы?

— Ему говорили, что это решение не из лучших, — осторожно ответил я.

— И что он на это сказал?

— Он напомнил об исходе неких недавних… событий.

Лоренцо отвел от меня взгляд, словно понял тайный смысл моих слов, и теперь ему известно все, что он хотел знать. Старик поднялся и прошелся по комнате, потом повернулся ко мне.

— Скажите Кеччо, что положение Джироламо крайне неустойчивое. Папа настроен против него, хотя и делает вид, что поддерживает. Вы помните, как Дзампеши захватил его замок Сан-Марко? Джироламо понял, что сделано это с молчаливого согласия папы, и не решился его отбить. Лодовико Сфорца, без сомнения, пришел бы на помощь своей сводной сестре, но он воюет с Венецией, и, если народ Форли ненавидит графа…

— Так вы советуете…

— Я ничего не советую. Но дайте Кеччо знать, что только дурак ставит перед собой цель, которую не может или не хочет достигнуть, а мужчина, который достоин зваться мужчиной, уверенно и с ясным умом идет к цели. Он видит суть и отметает все ложное. И когда разум подсказывает ему средства для достижения этой цели, он глупец, если отказывается воспользоваться ими. Если же он мудр, то действует быстро и без колебаний. Передайте это Кеччо!

Он плюхнулся в кресло, облегченно выдохнув.

— Теперь мы можем поговорить о другом. Пико!

Появился слуга, чтобы сказать, что Пико ушел.

— Варвар! — воскликнул Лоренцо. — И я вижу, вы тоже хотите уйти, мессир Брандолини. Но вы должны вернуться завтра. Мы собираемся разыграть диалоги Платона, и кроме остроумия латыни вы увидите юность и красоту Флоренции.

Когда я уходил, он добавил:

— Мне нет нужды предупреждать вас, что разговор наш не предназначался для посторонних ушей.

Спустя несколько дней я возвратился в Форли. По пути я много размышлял, и теперь мне в голову пришла любопытная мысль о том, что в мире, возможно, существует некий баланс добра и зла. Когда судьба дарит человеку счастье, она следит и за тем, чтобы потом он испытал несчастье, причем отводит и на первое, и на второе одинаковые промежутки времени, не нарушая равновесия… В моей любви к Джулии я несколько дней прожил абсолютно счастливым, экстаз от первого поцелуя мог сравниться разве что с вознесением на небеса: я почувствовал себя Богом. Потом последовал период притупленного счастья, когда я жил лишь для того, чтобы наслаждаться своей любовью, не обращая внимания на окружающий меня мир. За этим произошла катастрофа, и я пережил самые ужасные страдания, которые могли только выпасть на долю человека. Даже теперь, когда я об этом думал, на лбу выступал холодный пот. Но я заметил, что странным образом остротой несчастье равнялось счастью и длилось ровно столько же. После чего наступил период притупленного несчастья, когда боль утраты уже не рвала сердце, а заставляла его лишь ныть, давая возможность сжиться со случившимся. С улыбкой и со вздохом я подумал, что период притупленного несчастья равен периоду притупленного счастья. И наконец, пришло блаженное состояние безразличия. Получалось, что жаловаться и не на что: сочетание счастья и несчастья, причем в равных долях, естественно и логично. За размышлениями я не заметил, как добрался до Форли.