Роже дю Гар - Старая Франция

Мадам Ксавье, бакалейщица, уже забилась в глубину каморки за лавкой и пристально смотрит в одну точку, положив руки на фартук. Она не встает с места при виде входящего почтальона. Поднимается, только чтобы принимать клиентов, а когда Жуаньо приносит газету, она знает, что тут уж она — клиентка почтальона.

Мадам Ксавье немножко рехнулась, и это заметно. Даже когда она отдыхает, лицо под копной седоватых косм кажется подвижным и тревожным. Она — сомнамбула: дочь запирает ее на ночь, чтобы не ходила пугать соседей. Многие кумушки, не решаясь утверждать, что мадам Ксавье колдунья, какие бывали в старину, полагают, что глаз у нее, должно быть, дурной; и уж никогда ни одна беременная женщина не переступит порога бакалейной.

Своими повадками мадам Ксавье напоминает кошек, которых, впрочем, ненавидит и преследует. Подобно им, она любит предаваться неподвижной сторожкой дреме; подобно им, она таит в себе как будто некий отрешенный от людей мир. Когда она проходит в дверь, даже в дверь своей спальни, куда наведывается раз двадцать на дню, у нее непроизвольно наступает секунда колебания, и она бросает недоверчивые взгляды по сторонам. В лавке и на кухне она осторожно усаживается в глубине, спиной к стене, на таком месте, откуда видно входящих. А когда она принимается есть, — будь то хотя бы рагу, которое сама же только что сварила, — то обнюхивает тарелку и пробует кусок на зуб, точно боится отравы.

В совместной жизни со столь странной мегерой ничего радостного нет. И прекрасная Эсперанс, ее дочь, задолго до совершеннолетия мечтала уже о замужестве, как узник о воле. Напрасное ожидание: Эсперанс слишком красива. Она бедна, и известно, что она подписывается на модный журнал. Все парни вертятся вокруг нее, но ни один из них на ней не женится.

Хоть в нем всего-навсего два окна, однако домишко мадам Дэнь был окрещен «виллой», еще когда был только чертежом каменщика на листе клетчатой бумаги и когда мадам Дэнь — сегодня рантье — еще потела перед плитой в доме нотариуса окружного городка. Но по — настоящему почетное название «вилла» вошло в местный обиход несколько позднее: после постройки застекленного навеса, вроде маркизы, над желтой дверью под светлый дуб с железными посеребренными украшениями, как на богатом гробе, — после того особенно, как Жуаньо, большая шельма, пустил по рукам конверт, на котором какой-то шутливый корреспондент бывшей кухарки написал так: «Мадам Дэнь. Вилла "Корзинная ручка"».

Мадам Дэнь лежит на кровати, в ночной кофточке и нижней юбке. Уже десять лет, как она поражена нескромным свищем, о котором поневоле вспомнишь, как только переступишь порог «виллы». Спальня мадам Дэнь грязна, но кокетлива: имеется зеркальный шкаф и триповый квадратный коврик перед креслом, украшенным кружевным подголовником.

— Я вас побеспокою, мадам Дэнь, и по пустякам, уж я вам говорю! Обыкновенный проспект… Но служба остается службой.

(У Жуаньо в сумке всегда есть что-нибудь печатное без употребления, которое позволяет ему проникнуть, когда ему заблагорассудится, к кому угодно.)

— Ах, мосье Жуаньо, пожалейте вы меня: расширение вен до того калечит мне ноги — люди добрые! — что не стало больше сил даже постряпать себе немножко. Купила такую хорошенькую маленькую баранью головку. С винегретом на эстрагоне это так здорово в жару… Так вот черви угостились раньше меня…

Сказать вам: вчера в ужин только и могла, что обмакнуть два сухаря в вино — не выстоять было на ногах… Ах, люди добрые! — можно и достаток иметь и хорошую квартиру, но когда с ногами плохо, мосье Жуаньо!..

— Не скажу, чтобы квартира у вас была плоха, это было бы вранье, мадам Дэнь, — подтверждает почтальон, усаживаясь как можно дальше от кровати, — но все-таки в вашем возрасте и с вашей болезнью я предпочел бы видеть вас где-нибудь окруженной людьми, которые могли бы прийти вам на помощь, чем одинокой на вашей красивой вилле, отрезанной от всего, как вы сейчас!

Старуха бросает на почтальона недоверчивый взгляд. Ее увядшая кожа образует под веками карманы; несколько седых волосков вьется на подбородке, а жидкие пряди под редкой белой нитяной сеткой обнажают местами череп, розовый, как поросячья кожа.

— Зачем вы мне это говорите, мосье Жуаньо? Вы что же, думаете о Керолях?

— О Керолях?

Он так прост на вид, что она почти досадует на себя за свои излияния. Но в общем он — сведущий человек, способный подать совет.

— Ах, мосье Жуаньо, я привязана к своему дому, просто поверить нельзя как, и вот что меня гложет… Не обжиться мне никогда у чужих!

— Стало быть, вот в чем дело, мадам Дэнь?.. К Керолям? Вот видите, что значат сплетни! А мне говорили: к Босам.

Старуха таращит глаза:

— К Босам?

— Да! И по правде сказать, очень я за вас испугался… А к Керолям — в добрый час… В их маленький павильон, наверное? Лучше этого маленького павильона ничего для вас не придумаешь… В глубине сада, там, конечно, немножко сыровато, да… Но расширение вен это не то, что ревматизм; не думаю, чтобы оно слишком разыгрывалось от сырости… И потом что ж, придется вам только хорошенько топить, круглый год…

— К Босам? — повторяет старуха; ее поднятые брови, кажется, так никогда и не опустятся на прежнее место.

— Толкуйте мне о Босах, мадам Дэнь, когда за вами этот маленький павильон у Керолей! Чтобы быть в тишине и спокойствии, лучше ничего не найдете на десять лье в окружности! Можете проторчать там много дней и много недель, не услышавши ни разу ослиного мычанья и не увидевши ни одной живой души. А затем в ваши годы надо немножко смотреть за собой в смысле еды. Кероли — люди серьезные и расчетливые, питаются какими-нибудь пустяками, супом да куском творога. Нет опасности, что настряпают вам всяких там тонких блюд с соусами, чтобы кишки вам разбередить!

— А у Босов?

— Да бросьте вы мне толковать про Босов, мадам Дэнь! Там было бы как раз обратное тому, что вам требуется. Прежде всего жить на площади — это слишком весело для пожилой женщины: вы бы целыми днями просиживали за занавеской и смотрели бы, как снует народ. И потом, в трактире все время толчея, гам, песни, механический рояль! Не нужно развлечений, когда старишься. Но самого-то главного я и не сказал: хуже всего было бы с пищей.

— Отчего же, мосье Жуаньо?

— Оттого что вы знаете толк в хорошей кухне, мадам Дэнь, да и лакомка, как говорят. Очень трудно удержаться, когда рагу хорошее и когда люди закармливают вас так, точно каждый день у них свадебный пир. Чтобы хорошо питаться, Босы ни за чем не постоят. Если бы вы знали, что мадам Бос отдает моим псам: такие кушанья, что другой рад был бы в воскресный день сам ими угоститься! — Жуаньо встал. — Я вам говорю: бросьте думать о Босах, мадам Дэнь. Я бы всю жизнь себе не простил, что вбил вам в голову эту музыку… Ну! Поправляйтесь и до приятного свиданья! Рад буду узнать, что вы уж устроились у наших славных Керолей.