Маргарет Митчелл - Унесенные ветром

Скарлетт же обнаружила, что рюмочка чистого коньяку перед ужином очень помогает, а потом всегда можно пожевать кофе или прополоскать рот одеколоном, чтобы отбить запах. И почему это люди так нетерпимо относятся к женщинам, которые любят выпить, тогда как мужчины могут напиваться — да и напиваются — до бесчувствия, стоит им захотеть?! Иной раз, когда Фрэнк храпел с ней рядом, а от нее бежал сон и она ворочалась в постели, страшась бедности, опасаясь янки, тоскуя по Таре и страдая без Эшли, ей казалось, что она сошла бы с ума, если бы не коньяк. А как только приятное знакомое тепло разливалось по жилам, все беды начинали отступать. После трех рюмочек она уже могла сказать себе: «Я подумаю об этом завтра — тогда легче будет во всем разобраться».

Но бывали ночи, когда даже с помощью коньяка Скарлетт не удавалось утишить боль в сердце, боль, куда более сильную, чем страх потерять лесопилки, — неутолимую боль разлуки с Тарой. Порой Скарлетт становилось невыносимо душно в этой полной чужаков Атланте, с ее шумом, новыми домами, узкими улицами, запруженными лошадьми и фургонами, толпами людей на тротуарах. Она любила Атланту, но… ах, как ее тянуло к мирному покою и деревенской тишине Тары, к этим красным полям и темным соснам вокруг дома! Ах, вернуться бы в Тару, как бы ни тяжело там было жить! Быть рядом с Эшли, хотя бы только видеть его, слышать звук его голоса, знать, что он ее любит! Каждое письмо от Мелани с сообщением, что все идет хорошо, каждая коротенькая записочка от Уилла с описаниями того, как они взрыхляют землю, сажают, растят хлопок, вызывали у Скарлетт новый прилив тоски по дому.

«Я уеду в июне. Тогда мне делать тут будет уже нечего. Уеду домой месяца на два», — подумала она, и сердце у нее подпрыгнуло от радости. Она и в самом деле поехала домой в июне, но не так, как ей бы хотелось, ибо в начале этого месяца от Уилла пришла коротенькая записка с сообщением, что умер Джералд.

Поезд сильно опаздывал, и на землю спускались неспешные синие июньские сумерки, когда Скарлетт сошла на платформе в Джонсборо. В окнах немногочисленных лавок и домов, уцелевших в городке, светились желтые огоньки ламп. На главной улице то и дело попадались широкие пустыри между домами на месте разрушенных снарядами или сгоревших домов. Темные, молчаливые развалины с продырявленной снарядами крышей, с полуобрушенными стенами смотрели на Скарлетт. Возле деревянного навеса над лавкой Булларда было привязано несколько оседланных лошадей и мулов. Пыльная красная дорога тянулась пустынная, безжизненная; лишь из салуна в дальнем конце улицы отчетливо разносились в тихом сумеречном воздухе выкрики да пьяный смех.

Станцию, сгоревшую во время войны, так и не отстроили — на месте ее стоял лишь деревянный навес, куда свободно проникали дождь и ветер. Скарлетт прошла под навес и села на пустой бочонок, явно поставленный здесь вместо скамьи. Она внимательно всматривалась в конец улицы, надеясь увидеть Уилла Бентина. Ему следовало бы уже быть здесь. Не мог он не сообразить, что она сядет на первый же поезд, как только получит его записку о смерти Джералда.

Она выехала так поспешно, что в ее маленьком саквояже лежали лишь ночная сорочка да зубная щетка — даже смены белья она с собой не взяла. Скарлетт задыхалась в узком черном платье, которое одолжила у миссис Мид, ибо времени на то, чтобы сшить себе траурный наряд, у нее не было. А миссис Мид стала совсем худенькая, да и Скарлетт была беременна не первый месяц, так что платье было ей узко. Несмотря на горе, вызванное смертью Джералда, Скарлетт не забывала заботиться о своей внешности и сейчас с отвращением оглядела свою распухшую фигуру. Талия у нее совсем пропала, а лицо и щиколотки опухли. До сих пор ее не слишком занимал собственный вид, но сейчас, когда она через какой-нибудь час предстанет перед Эшли, это было ей совсем не безразлично. Несмотря на постигший ее тяжелый удар, Скарлетт приходила в ужас при одной мысли о том, что встретится с ним, когда под сердцем у нее — чужое дитя. Она ведь любит его, и он любит ее, и этот нежеланный ребенок казался Скарлетт как бы свидетельством ее неверности Эшли. Но хотя ей и неприятно было, что он увидит ее такой — раздавшейся, без талии, утратившей легкость походки, — встречи с ним не избежать.

Она нетерпеливо похлопала себя по колену. Следовало бы Уиллу уже быть здесь. Конечно, она могла бы зайти к Булларду и выяснить, нет ли его там, или попросить кого-нибудь подвезти ее в Тару, если Уилл почему-то не смог приехать. Но ей не хотелось идти к Булларду. Была суббота, и, наверно, половина мужского населения округи уже там. А Скарлетт не хотелось показываться им в траурном платье, которое было совсем не по ней и не только не скрывало, а подчеркивало ее деликатное положение. Не хотелось выслушивать и слова сочувствия по поводу смерти Джералда. Не нужно ей их сочувствие. Она боялась, что расплачется, если кто-нибудь хотя бы произнесет его имя. А плакать она не желает. Она знала: стоит только начать — и рыданий не остановишь, как в ту страшную ночь, когда пала Атланта, и Ретт бросил ее на темной дороге за городом, и она рыдала, уткнувшись лицом в гриву лошади, рыдала так, что, казалось, у нее лопнет сердце, и не могла остановиться.

Нет, плакать она не станет! Она чувствовала, что в горле у нее снова набухает комок — уже не в первый раз с тех пор, как она узнала печальную весть, — но слезами ведь горю не поможешь. Они только внесут смятение, ослабят ее дух. Почему, ну, почему ни Уилл, ни Мелани, ни девочки не написали ей о том, что дни Джералда сочтены? Она села бы на первый же поезд и примчалась бы в Тару, чтобы ухаживать за ним, привезла бы из Атланты доктора, если бы в этом была необходимость! Идиоты, все они идиоты! Неужели ничего не могут без нее сообразить? Не в состоянии же она быть в двух местах одновременно, а господу богу известно, что в Атланте она старалась ради них всех.

Она нетерпеливо ерзала на бочонке — ну что за безобразие, почему не едет Уилл! Где он? И вдруг услышала похрустывание шлака на железнодорожных путях за своей спиной, а обернувшись, увидела Алекса Фонтейна, который шел к повозке с мешком овса на плече.

— Господи помилуй! Неужели это вы, Скарлетт? — воскликнул он и, бросив мешок, подбежал к ней, чтобы приложиться к ручке; его смуглое, обычно мрачное узкое лицо так и просияло от удовольствия. — До чего же я вам рад! Я видел Уилла в кузнице — ему подковывают лошадь. Поезд ваш опаздывал, и он решил, что успеет. Сбегать за ним?

— Да, пожалуйста, Алекс, — сказала она и улыбнулась, несмотря на свое горе. Так приятно было снова увидеть земляка.

— Да… э-э… Скарлетт, — запинаясь, сказал он, все еще держа ее руку, — очень мне жаль вашего отца.