Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Паскаль похолодел. Он еще раз перечитал все четыре страницы. Это был повод для разлуки, приемлемый для него самого, благоприятный для Клотильды и такой удобный, естественный, что надо было немедленно соглашаться; но несмотря на все доводы разума, он чувствовал себя таким слабым, нерешительным, что ему пришлось на минутку присесть: у него дрожали ноги. Но он хотел быть стойким, взял себя в руки и позвал свою подругу.

— На, прочти это письмо, — его переслала твоя бабушка.

Клотильда внимательно прочла письмо до конца, ничем не выдав себя — ни словом, ни жестом. Затем сказала очень просто:

— Ну, и что ж!.. Ты ответишь сам, не правда ли?.. Я отказываюсь.

Он с трудом удержался от радостного восклицания. И тут же услышал как бы со стороны свой рассудительный голос:

— Ты отказываешься… но так нельзя… Надо все обдумать, подождем с ответом до завтра, а сейчас побеседуем, хочешь?

Но она удивилась, пришла в негодование.

— Расстаться? Но почему? И ты в самом деле согласен!.. Какое безумие! Ведь мы любим друг друга, и вдруг расстанемся, и я — уеду туда, где меня никто не любит!.. Ну подумай, ведь это же нелепость.

Он постарался переменить разговор и завел речь о данном ею обещании, о ее долге.

— Вспомни, дорогая, как ты огорчилась, когда я предупредил тебя, что здоровье Максима под угрозой. И вот теперь болезнь сразила его, он немощный, одинокий, призывает тебя!.. Ты не можешь оставить его в таком положении. Ты должна выполнить свой долг.

— Долг! — воскликнула она. — Но разве у меня есть долг по отношению к брату, который никогда мною не интересовался? Мой долг быть там, куда влечет меня сердце.

— Но ты обещала, я тоже обещал за тебя и сказал, что ты будешь благоразумна… Не захочешь же ты, чтобы я оказался лжецом!

— Благоразумна!? Это ты неблагоразумен! Разве благоразумно нам расставаться, ведь мы оба умрем с горя.

И, желая положить конец спору, она отмахнулась от Паскаля, не дала ему продолжать.

— Впрочем, к чему эти разговоры? Все очень просто, достаточно одного слова. Ты в самом деле хочешь, чтобы я уехала?

— Мне ли хотеть этого, великий боже! — воскликнул он.

— Ну, если ты не отсылаешь меня, я остаюсь!

Теперь она уже смеялась и, подбежав к своей конторке, написала красным карандашом поперек письма только два слова: «Я отказываюсь!» Она позвала Мартину, чтобы служанка тут же отнесла письмо. Паскаль тоже смеялся, его охватила такая радость, что он был не в силах противиться Клотильде. Счастливый тем, что может оставить ее у себя, он уже не подчинялся доводам разума.

Зато ночью, когда Клотильда заснула, какие угрызения совести испытал он при мысли о своем малодушии! Он еще раз уступил потребности в счастье, сладостному желанию каждый вечер ощущать ее в своих объятьях, такую стройную и нежную в длинной ночной рубашке, вдыхать благоухание ее юной свежести. После нее он уж больше не полюбит, все в нем протестовало против необходимости отказаться от женщины и от любви. На лбу Паскаля выступил холодный пот, когда он представлял себе, что она уехала и он остался один, без нее, без ласки и нежности, которыми она его окружала, без ее дыхания, тонкого ума, бесстрашной прямоты, без всего ее физического и духовного существа, столь же необходимого ему, как солнечный свет. Но она должна его покинуть, а он — найти в себе силы, даже если после этого умрет с горя. Стараясь не будить спавшую в его объятьях Клотильду, грудь которой чуть вздымалась от чистого, как у ребенка, дыхания, Паскаль с ужасающей трезвостью обдумывал положение и презирал себя за недостаток мужества. Все было кончено: там, у брата, ее ожидала благополучная жизнь, богатство; он больше не должен потворствовать своему старческому эгоизму, — нельзя держать ее в нищете и подвергать насмешкам. И, теряя волю оттого, что она лежала рядом, прелестная и покорная своему старому царю, он давал себе клятву быть сильным, отказаться от жертвы, приносимой этой девочкой, и вернуть ей счастье, жизнь, хотя бы против ее воли.

И началась борьба великодушия. Спустя несколько дней Паскаль сумел доказать Клотильде всю жестокость ее слов: «Я отказываюсь!» — на письме Максима, и она написала бабушке, чтобы подробно объяснить свой отказ. Но она по-прежнему не хотела покидать Сулейяду. Паскаль стал невероятно скуп, стараясь как можно реже прибегать к деньгам, вырученным за драгоценности, она же превзошла его и ела сухой хлеб, не переставая при этом весело смеяться. Однажды утром он застал ее, когда она давала Мартине советы, как экономнее вести хозяйство. Раз десять в день она внимательно вглядывалась в Паскаля, бросалась ему на шею, покрывала поцелуями, чтобы отвлечь его от страшной мысли о разлуке, которую постоянно читала в его глазах. Вскоре у нее появился другой довод против отъезда. Как-то вечером после обеда у доктора началось сердцебиение, он был близок к обмороку. Это его удивило; раньше он не страдал болезнью сердца и потому решил, что виною всему нервное расстройство. С тех пор как Паскаль отдался радостям любви, он стал чувствовать себя хуже, испытывал странное ощущение, будто что-то хрупкое разбилось у него внутри. Клотильда сразу взволновалась, засуетилась. Ну, вот он наконец перестанет говорить об ее отъезде? Если любимый человек болен, надо быть возле него, ухаживать за ним!

Теперь война между ними уже не прекращалась. Это была беспрерывная борьба нежности, самопожертвования ради одной цели — сделать другого счастливым. Чем больше убеждался Паскаль в доброте и любви к нему Клотильды, тем сильнее терзала его мысль о разлуке, и вместе с тем он понимал, что необходимость ее возрастает с каждым днем. Сам он уже принял твердое решение, но волновался, не зная, как заставить Клотильду согласиться на отъезд. Перед ним возникала сцена ее отчаяния и слез: как вести себя, что ей сказать? Где взять силы, чтобы обнять друг друга в последний раз и разлучиться навсегда? Время шло, а он ничего не мог придумать, и вечером он называл себя трусом, когда, потушив свечу, Клотильда вновь обвивала его своими прохладными руками, счастливая, ликующая от сознания одержанной победы.

Зачастую она шутила, и в ее голосе сквозило тонкое лукавство.

— Учитель, ты такой добрый, ты не отошлешь меня.

Но это его сердило, и, хмурясь, он взволнованно возражал:

— Нет, нет, не говори о моей доброте!.. Будь я действительно добр, ты давно переехала бы к Максиму, жила бы у него в довольстве, почете и впереди у тебя было бы прекрасное, спокойное будущее, а вместо этого ты продолжаешь жить здесь в бедности, терпя оскорбления, без всякой надежды на будущее, в печальном обществе такого старого безумца, как я!.. Нет, я просто трус и бессовестный человек!

Она не давала ему договорить. Он и в самом деле расплачивался за свою доброту, порождаемую любовью к жизни, ту безграничную доброту, которую расточал на все и вся, непрестанно заботясь о всеобщем благе. Не по своей ли доброте он желал счастья Клотильде ценой своего собственного? Он испытывал потребность в самопожертвовании и знал, что пойдет на него, бесстрашно, героически. Но подобно несчастным, которые решают покончить с собой, он ждал удобного случая, минуты и предлога, чтобы собравшись с духом осуществить свое намерение.