Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

В шесть часов утра Мартине почудилось, что хозяин стучит в пол, зовет ее, и она поднялась к нему. Уже два дня служанку не покидало радостное, восторженное настроение, но, увидев, что Паскаль, полуодетый, лежит на кровати и в изнеможении кусает подушку, чтобы заглушить рыдания, она замерла на месте, удивленная, встревоженная. Паскаль хотел было встать и одеться, но с ним случился новый приступ — закружилась голова, и он чуть не задохнулся от сердцебиения.

Едва придя в себя после минутного обморока, он снова в отчаянии залепетал:

— Нет, нет! Я не могу, я слишком страдаю… Лучше мне умереть, умереть сейчас же….

Все же он узнал Мартину и, не совладав с собой, излил ей свою душу:

— Голубушка моя, я слишком страдаю, сердце мое разрывается. Клотильда уносит его с собой, уносит все мое существо. Я не могу жить без нее… Сегодня ночью я чуть не умер, я хотел бы умереть, пока она еще здесь, не терзаться больше при мысли, что она меня покидает… О боже мой! Она уезжает, ее больше не будет здесь, и я останусь один, один, один…

Служанка, которая с такой радостной готовностью вбежала в его спальню, стала белой, как воск, и лицо ее приобрело скорбное и суровое выражение. С минуту она смотрела, как, прижимая к губам одеяло, он судорожно комкает простыню и в отчаянии глухо стонет. Наконец, преисполнившись решимости, она произнесла с усилием:

— Поверьте, сударь, зря вы так расстраиваетесь… Это же смешно. Но уж коли вы впрямь не можете обойтись без барышни, давайте я расскажу ей, в каком виде вас застала…

При этих словах он порывисто вскочил и оперся о спинку стула, так как еле держался на ногах.

— Я запрещаю вам это, Мартина!

— Так я и послушалась! А потом опять вы станете убиваться и плакать в три ручья… Нет, нет! Я побегу за барышней, скажу ей всю правду и заставлю остаться с нами!

Но Паскаль крепко стиснул ее руку, дрожа от гнева.

— Я приказываю вам молчать, слышите? Иначе вы уедете вместе с ней… Зачем вы вошли сюда? Я захворал из-за непогоды. И это никого не касается.

Но тут же, смутившись и уступив своей обычной доброте, он заулыбался.

— Бедняжка, вот вы меня и рассердили! Не мешайте же мне поступать, как мне велит долг, ко всеобщему благу. И ни слова, — иначе вы причините мне большое горе!

Мартина еле сдержала слезы. Пререкаться не было времени, потому что почти тотчас же вошла Клотильда, вставшая спозаранку, — ей не терпелось увидеть Паскаля; без сомнения, до последней минуты она надеялась, что он оставит ее у себя. У нее тоже веки отяжелели от бессонницы; войдя, она пристально, вопрошающе взглянула на Паскаля. Но он так осунулся за ночь, что она забеспокоилась.

— Да это же пустяки, уверяю тебя. Я бы спал как убитый, не будь мистраля. Правда, Мартина, я как раз говорил вам об этом.

Служанка подтвердила его слова кивком головы. И Клотильда подчинилась, поборола желание рассказать ему о борьбе, о страданиях, которые вытерпела ночью, когда и он погибал от душевных мук. Обе женщины теперь лишь безропотно покорялись, помогая ему жертвовать собой.

— Постой, — сказал он, открывая секретер, — тут есть кое-что для тебя… Возьми! Здесь в конверте семьсот франков.

И как она ни протестовала, ни отбивалась, он заставил ее выслушать отчет. Из шести тысяч франков, полученных за драгоценности, было потрачено не более двухсот, кроме того, он взял себе сто франков, при строгой экономии их должно было хватить до конца месяца, ведь он стал теперь настоящим скрягой. А затем он продаст Сулейяду, примется за работу и как-нибудь проживет. Но к оставшимся пяти тысячам он не притронется, это ее достояние и в любую минуту она найдет эти деньги в ящике секретера.

— Учитель, учитель, как ты меня огорчаешь!

Он перебил ее:

— Такова моя воля. Не разрывай же мне сердца… Постой, уже половина восьмого, я пойду перевяжу твои вещи, ведь все уложено.

Когда Клотильда и Мартина остались вдвоем, лицом к лицу, они молча переглянулись. С тех пор как в доме все пошло по-новому, они чувствовали взаимную глухую неприязнь, вызванную явной победой молодой хозяйки и скрытой ревностью старой служанки к Паскалю, которого обе боготворили. Теперь, казалось, восторжествовала служанка. Но в эту последнюю минуту их сблизила общая тревога.

— Мартина, он не должен питаться как нищий! Обещай мне, что он будет каждый день получать вино и мясо.

Не беспокойтесь, барышня.

— Имей в виду, что эти пять тысяч франков принадлежат ему. Надеюсь, вы не станете морить себя голодом, пока они будут у вас под рукой. Я хочу, чтобы ты его баловала.

— Повторяю, барышня, — это уж моя забота, хозяин ни в чем не будет нуждаться.

Снова наступило молчанье. Они по-прежнему глядели друг на друга.

— И еще, следи, чтобы он не работал слишком много. Я уезжаю в тревоге, его здоровье ухудшилось за последнее время. Ведь ты будешь его беречь?

— Да, барышня, не беспокойтесь!

— Я вверяю его тебе. У него не будет никого, кроме тебя, и это меня немного утешает, потому что ты очень его любишь. Люби его изо всех сил, люби его за нас обеих!

— Да, барышня, как только смогу.

У обеих слезы навернулись на глаза, и Клотильда наконец попросила:

— Поцелуй меня, Мартина.

— О, барышня, с удовольствием!

Войдя, Паскаль застал их в объятьях друг у друга. Он сделал вид, что не заметил этого, вероятно, чтобы не растрогаться самому. Подчеркнуто громко он заговорил о последних приготовлениях к отъезду, как человек, который спешит к поезду и боится опоздать. Он перевязал сундуки, дядюшка Дюрье должен был погрузить их на свою повозку и доставить прямо на вокзал. Между тем еще не было восьми — оставались два тяжелых часа. Они тянулись смертельно долго; Паскаль и Клотильда томились без дела, переживая горечь предстоящей разлуки. Завтрак занял каких-нибудь четверть часа. Затем пришлось встать из-за стола, снова сесть. Они не отрываясь смотрели на часы. Минуты в этом мрачном доме длились бесконечно, как агония.

— Какой ветер! — сказала Клотильда, когда от порыва мистраля застонали все двери.

Паскаль подошел к окну, взглянул, как отчаянно гнутся деревья под напором бури.

— Утром ветер еще усилился. Надо будет заняться крышей, с нее сорваны черепицы.

Они уже не были вместе. Они слышали только этот неистовый ветер, который все сметал, словно унося с собой их жизнь.

Наконец в половине девятого Паскаль сказал!

— Клотильда, пора!

Она поднялась со стула. Минутами она забывала, что уезжает. И вдруг полностью осознала страшную правду. Она взглянула на него в последний раз, но он не раскрыл объятий, не удержал ее. Все было кончено. На ее помертвелом лице застыло выражение глубокого отчаяния.

Они обменялись ничего не значащими словами.