Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

Закрыв за собой дверь кабинета, Стивен задумчиво направилась вверх по ступенькам к своей спальне.

К Новому году пришли цветы от Валери Сеймур и маленькое письмо с поздравлениями. Затем она нанесла довольно церемонный визит, и Стивен с Паддл развлекали ее. Перед уходом она пригласила их на обед, но Стивен отказалась под предлогом работы.

— Я снова вся в трудах.

На что Валери улыбнулась:

— Ну что ж, прекрасно, a bientôt [38] до скорого (фр.) . Вы знаете, где найти меня, звоните, когда освободитесь, надеюсь, это будет скоро, — после чего она удалилась.

Но Стивен довольно долго не суждено было увидеться с ней. Валери тоже была занятой женщиной — есть и другие дела, кроме написания романов.

Брокетт был в Лондоне из-за постановки своих пьес. Он писал редко, хотя, когда это случалось, его письма были сердечными, даже любящими; но теперь он был поглощен своими успехами и сбором звонкой монеты. Он не потерял интереса к Стивен, но в данный момент она не входила в его блестящие и полноводные жизненные планы.

Поэтому снова они вместе с Паддл жили той жизнью, в которой странным образом отсутствовали другие люди, почти в полной изоляции, и Паддл не могла понять, облегчение или сожаление это приносит ей. За себя она вовсе не беспокоилась, ее тревожные мысли были, как всегда, сосредоточены на Стивен. Однако Стивен выглядела вполне довольной — она начала новую книгу, и ей нравилось, как она пишет. Париж вдохновил ее на хорошую работу, а в качестве отдыха у нее теперь было фехтование — теперь дважды в неделю она фехтовала с Бюиссоном, строгим, но несравненным учителем.

Бюиссон сначала бывал суровым: «Кошмарно, affreux, horriblement [39] страшно, ужасно (фр.) по-английски!» — кричал он, разъяренный стилем Стивен. Но все равно она была ему очень интересна.

— Вы пишете книги; как жаль! Я мог бы сделать из вас прекрасного фехтовальщика. У вас мужские мускулы и длинный, грациозный выпад, когда вы не помните, что вы из Британии и не становитесь — как это у вас говорят? а, mais oui [40] ах да (фр.) , застенчивой. Хотел бы я встретиться с вами раньше… но ваши мускулы еще молодые и гибкие.

Однажды он сказал:

— Дайте посмотреть мускулы, — потом провел руками по ее бедрам и сильной пояснице: — Tiens, tiens [41] Так, так! (фр.) ! — пробормотал он.

После этого он иногда серьезно смотрел на нее, задаваясь каким-то вопросом; но она не отторгала его, ни его грубость, ни его технический интерес к ее мускулам. На самом деле ей нравился этот сердитый человечек с щетинистой черной бородой и взрывным темпераментом, она не стеснялась и не сердилась, когда он замечал без всякого повода:

— Мы все большие дураки перед природой. Мы придумываем свои правила и зовем их la nature [42] природа (фр.) ; мы говорим — она делает то, она делает это. Дураки! Она делает то, что хочет, а нам она делает длинный нос.

Эти уроки были большим облегчением от работы, и благодаря им ее здоровье сильно поправлялось. Ее тело, привыкшее к суровым упражнениям, отвергало сидячую жизнь в Лондоне. Теперь, однако, она стала заботиться о своем здоровье, гуляя пару часов каждый день в Булонском лесу или исследуя крутые узкие улочки вокруг ее дома в квартале. Небо казалось ясным в конце этих улочек, по контрасту, как будто увиденное из туннеля. Иногда она стояла, разглядывая витрины магазинов на более широкой и преуспевающей улице Святых Отцов; старые мебельные магазины; магазин распятий с дюжинами распятых Христов в окне — такое множество распятых Христов из слоновой кости! Ей казалось, что здесь есть по одному распятию на каждый грех, совершаемый в Париже. А иногда она ходила на реку через Мост Искусств. И однажды утром, придя на улицу Пти-Шан, она вдруг обнаружила пассаж Шуазель, когда зашла внутрь в поисках укрытия от дождя.

Ах, блеск пассажа Шуазель, странная и довольно нелепая его притягательность! Без сомнения, самое безобразное место во всем Париже, с крышей из голых деревянных ребер и стеклянных рам — крыша, похожая на позвоночник какого-то доисторического чудовища. Запах шоколада из кондитерской — грандиозной кондитерской, куда ходят люди с деньгами. Более скромный, ученый запах магазина «Лаврут», где продаются по граммам ленты серой резинки, известные как «каучуковые браслеты». Там можно купить промокашку première qualité [43] первого сорта (фр.) густо-ржавого цвета, или плотный картон, или тонкие, но вдохновляющие книги для записей, переплетенные в черное, с ярко-синими крапчатыми полями. Там стоят легионы карандашей и ручек, от всех производителей, всех фасонов, всех цветов, всех ценовых категорий; там за пределами надежных подносов Пассажа живет Gomme Onyx [44] резинка «Оникс» (фр.) , притворяясь мрамором, и так же, как мрамор, не прочь проделать дыру в бумаге. Для тех, кто предпочитает читать книги, а не писать, всегда есть «Лемерр» с его великолепным зрелищем желтых переплетов. А для тех, кого не тревожит воображение — прямо за углом лавка таксидермиста, где можно поглядеть на печального, изъеденного молью фламинго, двух белок, трех попугаев и пыльную канарейку. Некоторых искушает дешевый вельвет в лавке драпировщика, где он стоит скатанным в рулон, как ковер. Кто-то проходит мимо, к маленькому торговцу марками, а немногие бесстрашные души даже заходят в аптеку — бесстыдно анатомическую аптеку, чьи товары не фигурируют в школьных руководствах по использованию резины.

Вверх и вниз по пассажу Шуазель, мимо бесчисленных праздных и занятых людей, приносящих грязь и дождь зимой, приносящих пыль и жару летом, приносящих Бог знает сколько мыслей, многие из которых остаются в пассаже после своих владельцев. Самый его воздух, кажется, отягощен всеми этими пленными мыслями.