Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Гриндхюсенъ отвѣтилъ, что, конечно, этой бѣдѣ можно помочь.

Мы отправились въ садъ и начали чинить заборъ. Въ то время, какъ мы работали, къ намъ подошла молоденькая дѣвушка и стала смотрѣть на нашу работу. Мы поклонились ей, и она показалась мнѣ прекрасной. Потомъ къ намъ подошелъ также мальчикъ-подростокъ; онъ смотрѣлъ на насъ и задавалъ намъ множество вопросовъ. Это были навѣрное братъ и сестра, Работалось такъ легко, пока эти молодыя существа стояли и смотрѣли на насъ,

Но вотъ наступилъ вечеръ. Гриндхюсенъ ушелъ къ себѣ домой, а я остался въ усадьбѣ. Я ночевалъ на чердакѣ.

На другой день было воскресенье. Я не посмѣлъ надѣть свое городское платье, такъ какъ боялся показаться слишкомъ наряднымъ, но я вычистилъ свой рабочій костюмъ и пробродилъ по усадьбѣ все это тихое воскресное утро. Я болталъ съ работниками и, по ихъ примѣру, шутилъ съ работницами. Когда въ церкви зазвонили, я послалъ къ господамъ за молитвенникомъ, и сынъ священика вынесъ мнѣ его. Самый большой изъ работниковъ далъ мнѣ надѣть свою куртку, но она все-таки оказалась мала для меня. Однако, когда я снялъ блузу и жилетъ, она кое-какъ влѣзла на меня, и я отправился въ церковь.

Мой внутренній покой, который я вырабатывалъ на островѣ, не стоилъ многаго, какъ это оказалось. Когда загудѣлъ органъ, мое спокойствіе вдругъ исчезло, и я чуть не разрыдался. «Чего нюни распустилъ, вѣдь это только неврастенія!» — крикнулъ я на себя внутренно. Я усѣлся въ сторонкѣ и старался по возможности скрыть свое волненіе. Но я былъ радъ, когда наконецъ служба окончилась.

Послѣ того, какъ я сварилъ себѣ мясо и пообѣдалъ, я получилъ приглашеніе итти въ кухню пить кофе. Въ го время, какъ я сидѣлъ тамъ, пришла молодая барышня, которая наканунѣ смотрѣла на нашу работу въ саду. Я всталъ и поклонился ей, и она отвѣтила. Она была такая хорошенькая, потому что была очень молода, и у нея были прелестныя руки. Когда я уходилъ, я забылся и сказалъ:

— Благодарю васъ тысячу разъ за вашу любезность, прелестное созданіе!

Она въ изумленіи посмотрѣла на меня, сдвинула брови, и понемногу все ея лицо зардѣлось. Потомъ, пожавъ плечами, она вышла изъ кухни. Она была такая молоденькая.

Нечего сказать, хорошую я шутку выкинулъ!

Очень недовольный собой, я пробрался въ лѣсъ и скрылся тамъ отъ людскихъ глазъ. «Ахъ, ты, идіотъ, и помолчать, не умѣешь! Ихъ, ты дуралей этакій!» — ругалъ я себя.

Домъ священника стоялъ на пригоркѣ, а на самой вершинѣ горы находилось плоское мѣсто, поросшее расчищеннымъ лѣсомъ. Мнѣ вдругъ пришла въ голову мысль, что колодецъ слѣдовало бы вырыть на горѣ, а оттуда пронести воду въ домъ. Я осматриваю возвышенность и прихожу къ заключенію, что уклонъ достаточно великъ. На обратномъ пути я считаю шаги и насчитываю двѣсти пятьдесятъ футовъ.

А впрочемъ, что мнѣ за дѣло до колодца? Да и не стоитъ снова впадать въ ошибку и подвергаться униженіямъ!

Въ понедѣльникъ утромъ Гриндхюсенъ возвратился въ усадьбу, и мы начали рыть. Старый священникъ опять вышелъ къ намъ и спросилъ, не можемъ ли мы сперва поставить столбъ на дорогѣ, которая вела въ церковь. Ему такъ не хватало этого столба; онъ раньше уже тамъ стоялъ, но его повалило вѣтромъ. Этотъ столбъ былъ ему необходимъ для того, чтобы вывѣшивать на немъ разныя объявленія и оповѣщенія.

Мы поставили новый столбъ и употребили всѣ старанія, чтобы онъ стоялъ прямо, какъ свѣчка. Вмѣсто крыши мы на него надѣли шапочку изъ цинка.

Въ то время, какъ я возился съ этой шапочкой, Гриндхюсенъ вдругъ предложилъ выкрасить столбъ въ красную краску; у него оставалось еще немного этой краски отъ дома Гунхильдъ. Однако, священникъ хотѣлъ выкрасить столбъ въ бѣлую краску. Такъ какъ Гриндхюсенъ безтолково спорилъ и настаивалъ на своемъ, то я вмѣшался и сказалъ, что объявленія лучше будутъ видны на красномъ фонѣ. Тогда священникъ улыбнулся, при чемъ вокругъ его глазъ образовалась новая сѣть морщинъ, и сказалъ: «Да, ты правъ».

Этого было достаточно: эта улыбка и это поощреніе польстили моему самолюбію, и я былъ гордъ и счастливъ.

Позже къ намъ подошла и молодая барышня. Она сказала нѣсколько словъ Гриндхюсену и спросила, что это за красный кардиналъ, котораго онъ поставилъ на дорогѣ? Мнѣ она не сказала ни слова и даже не взглянула на меня, когда я ей поклонился…

Обѣдъ былъ для меня тяжкимъ испытаніемъ. Не потому, что кушанье было плохое, нѣтъ! Но Гриндхюсенъ такъ отвратительно ѣлъ супъ, и губы его лоснились отъ свиного сала! «Хотѣлъ бы я видѣть, какъ онъ ѣстъ кашу?» — думалъ я истерично.

Когда Гриндхюсенъ растянулся на скамейкѣ, собираясь предаться послѣобѣденному отдыху въ томъ же жирномъ состояніи, я не вытерпѣлъ и закричалъ на него:

— Да вытри же себѣ ротъ, чтобъ тебя!

Онъ посмотрѣлъ на меня, вытерся и потомъ посмотрѣлъ на свою руку.

— Ротъ? — спросилъ онъ.

Я долженъ былъ обратить все въ шутку:- Хо-хо, ловко я тебя надулъ, Гриндхюсенъ! — Но я былъ недоволенъ самимъ собой и сейчасъ же вышелъ изъ пивоварни.

«Какъ бы тамъ ни было, — думалъ я, — а я заставлю-таки молодую барышню отвѣчать мнѣ на мои поклоны. Скоро она узнаетъ, что я человѣкъ недюжинный». Я вспомнилъ про колодецъ съ водопроводомъ. Что, если бы я составилъ цѣлый планъ? Однако, у меня не было нивелира, при помощи котораго я могъ бы опредѣлить уклонъ. И вотъ я началъ самъ изготовлять этотъ инструментъ. Мнѣ удалось устроить и нивеллиръ и ватерпасъ при помощи деревянной трубы и ламповаго стекла, которое я замазалъ съ двухъ сторонъ, наполнивъ предварительно водой.

Между тѣмъ въ усадьбѣ священника набиралось все больше работы: то надо было переложить плиту передъ крыльцомъ, то поправить стѣну, то принести въ порядокъ гумно. Священникъ любилъ, чтобы все было въ полномъ порядкѣ, а намъ было все равно, такъ какъ мы работали поденно. Однако, по мѣрѣ того, какъ дни шли, я чувствовалъ себя все хуже и хуже въ обществѣ моего товарища. То обстоятельство, что онъ прижималъ хлѣбъ къ груди и отрѣзывалъ отъ него ломоть складнымъ замасленнымъ ножемъ, который онъ предварительно тщательно вылизывалъ, могло причинить мнѣ настоящее страданіе. При этомъ надо еще имѣть въ виду, что онъ никогда не мылся всю недѣлю, отъ воскресенья до воскресенья. А утромъ, до восхода солнца, и вечеромъ, послѣ захода солнца, на кончикѣ его носа всегда висѣла прозрачная капля. А ногти его! Объ ушахъ лучше и не говорить!

Увы, я былъ выскочкой, который выучился хорошимъ манерамъ въ ресторанахъ. Такъ какъ я не могъ удерживаться отъ того, чтобы не выговаривать моему товарищу за его неопрятность, то между нами создались недружелюбныя отношенія, и я сталъ опасаться, что намъ придется вскорѣ разстаться. Мы обмѣнивались другъ съ другомъ только самыми необходимыми словами.