Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)

— Сколько знаю васъ, Гартвичъ, — вы не оставите насъ за труды.

— Небось, не оставлю! — подтвердилъ Гартвигсенъ. — Смотрите только, поосторожнѣе съ периной! Наволочка-то вѣдь краснаго шелку.

— Да вотъ, бондарь такой неряха! — отозвался кузнецъ.

— Я неряха? — сердито вступился бондарь. — Да я бы голыми руками рылъ, только-бы не попортить перину!

Они были настоящія дѣти и работали за ласку и награду.

Наконецъ, ванна была совсѣмъ освобождена отъ земляного покрова, и оставалось только вытащить ее на веревкахъ изъ могилы. Когда и это было сдѣлано, люди перевели духъ и стали осматривать и ощупывать ванну — не попортилась-ли она, да не очень-ли помялась. Гартвигсенъ же собственноручно снялъ мѣшки, встряхнулъ перину и подушки, а потомъ собственнымъ носовымъ платкомъ обмахнулъ шелкъ.

— Ни морщинки, ни пятнышка, какъ говорится по старинѣ! — сказалъ онъ, довольный. Послѣ того, люди снова зарыли могилу.

Дѣло, шло уже къ ночи, когда мы двинулись домой, неся ванну. Несли мы всѣ. Гартвигсенъ сильно побаивался баронессы и вслухъ высказывалъ пожеланія, чтобы ванна была уже на мѣстѣ. Потомъ меня выслали впередъ узнать, все-ли въ порядкѣ: если я не вернусь въ скоромъ времени обратно, — значитъ, можно двигаться съ ванной къ дому. Такъ мы уговорились.

Въ большой горницѣ огня не было; во всемъ главномъ зданіи свѣтились только окна Макка да баронессы. Я обошелъ вокругъ дома: и у ключницы, и въ людской было темно. Тогда я взошелъ на крыльцо и поднялся къ себѣ на верхъ. Какъ всегда, я немножко трусилъ, но разъ я все обслѣдовалъ, совѣсть у меня была чиста.

Черезъ нѣсколько минутъ я услыхалъ глухой топотъ ногъ въ другомъ концѣ дома. Идутъ съ ванной, подумалъ я. Вскорѣ послышался скрипъ отворяемой двери. Я вышелъ въ корридоръ и сталъ прислушиваться; баронесса вышла изъ своей комнаты и спросила:- Это что значитъ? — А что? — отозвался Гартвигсенъ снизу. По голосу его было слышно, что онъ не больно-то увѣренъ въ себѣ. — Я спрашиваю, что это значитъ? — раздался опять голосъ баронессы, на этотъ разъ далеко не бархатный. На это Гартвигсенъ отвѣтилъ:- Живѣе, живѣе, молодцы!.. Что это значитъ? Да вы не видите развѣ, что онъ лежитъ и пропадаетъ понапрасну? Этакъ онъ помретъ у насъ на рукахъ! — Баронесса была слишкомъ горда, чтобы препираться съ кѣмъ-бы то ни было въ корридорѣ, и вернулась въ свою комнату.

Такимъ образомъ, все обошлось благополучно.

На утро судовъ въ заливѣ уже не было; они ушли ночью. Добрѣйшій Свенъ Дозорный, сдѣлавъ свое дѣло на сушѣ, опять сталъ только шкиперомъ на своемъ большомъ суднѣ и вновь покинулъ края Сирилунда и своей жены. Все опять вошло въ свою колею.

И вотъ, какъ чудомъ какимъ, Фердинандъ Маккъ, душа и сила мѣстечка, сталъ въ ближайшіе-же дни медленно, но явно поправляться. Для всѣхъ насъ это прямо явилось добрымъ чудомъ; пришлось и баронессѣ признать это. Но все-таки она не сложила своихъ тонкихъ, властныхъ рукъ; да, такой настойчивости я сроду не встрѣчалъ. Съ первой же новой ванны отца, баронесса не пожелала довѣрять растиранья никому, кромѣ новой богобоязненной горничной Маргариты; пришлось той взять на себя этотъ трудъ! И что-же, Маккъ въ ваннѣ оказался самымъ обходительнымъ человѣкомъ, готовымъ благодарить за малѣйшую услугу, такъ что Маргаритѣ поистинѣ ничего не сталось; она вышла отъ него все такая же невозмутимая, тихая, и въ тотъ вечеръ и въ слѣдующіе.

Насталъ чередъ Гартвигсена торжествовать.

Когда у Макка прибавилось аппетита, и онъ могъ уже вставать съ постели, Гартвигсенъ присвоилъ себѣ всю честь за это. Забавно было слушать его добродушныя похвальбы: — Красный шарфъ не помогъ, — говорилъ онъ, — и докторъ, и капли не помогли. Тогда я сразу смекнулъ, чего ему не достаетъ. Да, все дѣло окончательно въ смекалкѣ!

Прошло всего три недѣли, и Маккъ снова занялъ свой постъ въ конторѣ. Въ тотъ день обѣдъ былъ поданъ по праздничному, съ хорошимъ виномъ; такъ приказала баронесса. Я уже сидѣлъ въ столовой, когда вошелъ Маккъ и взглянулъ на убранство. — Гдѣ-же дочь моя, баронесса? — спросилъ онъ ключницу. — Пошла переодѣться, — былъ отвѣтъ. Маккъ походилъ по комнатѣ и поговорилъ со мной, поглядывая на стѣнные часы. Со мной онъ обошелся весьма милостиво и высказалъ надежду, что мнѣ жилось хорошо все то время, что мы съ нимъ не видались.

Тутъ вошла баронесса въ красномъ бархатномъ платьѣ. Обѣ дѣвочки были съ нею, тоже разряженныя.

— Ты здѣсь, дѣдушка! — закричали дѣвочки и окружили его.

Маккъ сказалъ дѣтямъ нѣсколько ласковыхъ словъ, а затѣмъ обратился къ дочери:

— Я спрашивалъ о тебѣ, Эдварда, чтобы поблагодарить тебя за вниманіе.

Болѣе не было сказано ни слова, но я видѣлъ какую высокую цѣну имѣла эта благодарность для дочери.

— Какъ ты себя теперь чувствуешь? — спросила она.

— Благодарю, опять здоровъ.

— Немножко еще слабъ, навѣрно?

— Нѣтъ, ничего себѣ,- отвѣтилъ Маккъ, покачавъ головой.

Затѣмъ мы всѣ сѣли за столъ. И все время за обѣдомъ я думалъ: сроду не видывалъ я болѣе вѣжливыхъ и странныхъ отношеній между отцомъ и дочерью; надъ Сирилундомъ тяготѣетъ какая-то тайна!

Маккъ нашелъ также случай поблагодарить свою дочь за новую горничную:- Съ виду это такая тихая, старательная дѣвушка. — Вотъ что сказалъ Маккъ, и при этомъ ни одна черточка не дрогнула на его лицѣ; онъ сидѣлъ такой невозмутимый, какъ будто никто изъ насъ и не зналъ, по какой причинѣ Петрину пришлось отставить и взять на ея мѣсто Маргариту.

Съ этихъ поръ Крючкодѣлъ опять былъ обезпеченъ занятіемъ и кускомъ хлѣба, а черезъ нѣсколько недѣль обзавелся и женой съ ребенкомъ. Крючкодѣлъ ничего не имѣлъ противъ этого, такъ какъ Петрина была такая здоровая, дѣльная и къ тому-же веселая. Всѣ находили даже, что она была слишкомъ хороша для такого жалкаго скомороха, который достался ей въ мужья. У него руки не доходили ни до какого дѣла; напримѣръ, онъ расхаживалъ со стоптанными каблуками, такъ такъ все не могъ собраться подковать ихъ. Туловище, наоборотъ… О, какая разница была между этими двумя пріятелями! Туловище каждый вечеръ, снимая свои сапоги, тщательно осматривалъ ихъ и смазывалъ теплымъ дегтемъ. И чуть только гдѣ отыщетъ на подошвѣ свободное мѣстечко, сейчасъ вгонитъ туда еще послѣдній да самый послѣдній гвоздь. Зато и сапоги-же были! Тяжеленные и носились года по четыре. На сапожонки-же Крючкодѣла онъ глядѣть не могъ безъ негодованія.

Теперь пріятели уже не такъ много бесѣдовали, какъ прежде, и Туловище становился все болѣе и болѣе одинокимъ. Да, у Крючкодѣла завелись теперь свои особые интересы, жена, ребенокъ; онъ женился, сталъ отцомъ семейства. Туловищу одному приходилось чтить память Брамапутры. А o чемъ-же еще было имъ вести бесѣду? Кромѣ того, скоморохъ былъ такой непутевый; долгое время все хвастался тѣмъ, что Маккъ одолжилъ ему для свадьбы пару лошадей и санки. Чѣмъ было тутъ хвастаться взрослому человѣку? А вотъ прибавилъ-ли Маккъ ему жалованья? Да былъ-ли у новобрачныхъ приличный уголъ?