Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)

Эдварда мелькомъ взглянула на меня.

— Да? и что же изъ этого вышло?

— Ничего, ровно ничего, — сказалъ я, — но мнѣ кажется, это прекрасная черта.

Пауза.

— А гдѣ теперь эта дама?

— За границей!

Мы больше не говорили объ этомъ, но когда ей нужно было уходить домой, она сказала:- Ну, покойной ночи. Не думай больше объ этой дамѣ! — Я ни о комъ не думаю, кромѣ тебя.

Я вѣрилъ ей, я видѣлъ, что она говоритъ то, что думаетъ, и этого было для меня совершенно достаточно; только бы она думала обо мнѣ… Я пошелъ за ней.

— Благодарю, Эдварда! — сказалъ я. Немного спустя я прибавилъ отъ всего сердца:- Ты черезчуръ добра ко мнѣ, но я тебѣ благодаренъ за то, что ты меня любишь. Богъ наградитъ тебя за это! Я не такъ великолѣпенъ, какъ многіе другіе, которыхъ ты могла бы избрать; но я весь твой, безпредѣльно твой, душой и тѣломъ. О чемъ ты думаешь? У тебя слезы на глазахъ.

— Это ничего! — отвѣтила она, — это звучитъ такъ странно, что Богъ наградитъ меня. Ты говоришь такъ, какъ-будто… Я тебя такъ люблю! — И вдругъ она бросилась мнѣ на шею тутъ же на дорогѣ и крѣпко поцѣловала.

Когда она ушла, я свернулъ съ дороги и пробрался въ лѣсъ, чтобы спрятаться и остаться Одному со своей радостью. Потомъ, взволнованный, я снова вышелъ на дорогу, чтобы посмотрѣть, не видѣлъ ли кто, что я вошелъ въ лѣсъ; но я никого не увидѣлъ.

Лѣтнія ночи, тихое море и безконечно спокойный лѣсъ. Ни крика, ни шума шаговъ съ дороги. Мое сердце было какъ-будто наполнено темнымъ виномъ. Моль и ночныя бабочки безшумно влетаютъ ко мнѣ въ окно, привлеченныя свѣтомъ очага, и запахомъ жареной дичи. Онѣ ударяются съ глухимъ шумомъ о потолокъ, летаютъ около самого моего уха, такъ что меня пронизываетъ дрожь, и садятся на бѣлую пороховницу на стѣнѣ.

Я наблюдаю за ними; онѣ сидятъ, дрожатъ и смотрятъ на меня; это — шелкопряды, древоточицы и моль. Нѣкоторые изъ нихъ похожи на летающіе анютины глазки.

Я выхожу изъ хижины и прислушиваюсь. Ничего, ни малѣйшаго шума. Все стоитъ. Воздухъ свѣтился отъ летающихъ насѣкомыхъ, отъ миріадъ чиркающихъ крылышекъ… Тамъ, на опушкѣ лѣса растетъ папоротникъ и борецъ, цвѣтетъ верескъ; я люблю его маленькіе цвѣточки. Хвала тебѣ, Господи, за каждый видѣнный мной цвѣтокъ! Они были маленькими розами на моемъ пути, и я плачу отъ любви къ нимъ. Гдѣ-то вблизи растетъ дикая гвоздика, и я ее не вижу, но я чувствую ея запахъ. Но теперь, въ ночные часы, въ лѣсу развернулись большіе бѣлые цвѣты; ихъ рыльца открыты; они дышатъ; мохнатыя бабочки опускаются на ихъ листья, и все растеніе содрогается. Я хожу отъ одного цвѣтка къ другому; они опьянены; это опьяненные цвѣты, и я вижу, какъ они опьяняются.

Легкіе шаги, чье-то дыханіе, радостный привѣтъ.

Я откликаюсь, бросаюсь на дорогу, обнимаю колѣни, ея скромное платье.

— Добрый вечеръ, Эдварда, — говорю я еще разъ, обезсилѣвъ отъ счастія.

— Какъ ты меня любишь! — шепчетъ она.

— Какъ я долженъ быть благодаренъ тебѣ! — отвѣчаю я. — Ты моя; весь день мое сердце спокойно и думаетъ о тебѣ. Ты прекраснѣйшая дѣвушка на землѣ, и я цѣловалъ тебя. Часто при мысли, что я цѣловалъ тебя, я начинаю краснѣть отъ радости.

— Почему ты меня такъ сильно любишь именно сегодня вечеромъ? — спрашиваетъ она.

На это иного есть причинъ; стоило мнѣ только о ней подумать, и я уже любилъ ее. Этотъ взглядъ изъ-подъ высоко изогнутыхъ бровей и эта смуглая милая кожа!

— А развѣ я не долженъ тебя любить? — говорю я. — Вотъ я здѣсь брожу одинъ и благодарю каждое деревцо, что ты молода и здорова. Однажды на одномъ балу была одна молодая дама; она сидѣла всѣ танцы, и никто не приглашалъ ее. Я ее не зналъ, но лицо ея произвело на меня впечатлѣніе, и я поклонился. — Ну? — Нѣтъ, она покачала головой. — Фрёкэнъ не танцуетъ? — сказалъ я. — Можете вы это понять, — отвѣчала она, — мой отецъ былъ такой стройный, моя матъ была безупречной красоты, и отецъ сразу побѣдилъ мою мать. А я — хромая.

Эдварда посмотрѣла на меня.

— Сядемъ, — сказала она. Мы сѣли на верескъ.

— Знаешь что моя подруга про тебя говоритъ? — начала она. — Она говоритъ, что у тебя взглядъ звѣря, и когда ты на нее смотришь, она совсѣмъ теряетъ разсудокъ. Она говоритъ, что это такое ощущеніе, какъ-будто ты прикасаешься къ ней.

Во мнѣ промелькнула какая-то особенная радость, когда я это услыхалъ, не за себя, а за Эдварду; и я подумалъ: «Мнѣ только до одной дѣло, а что говоритъ эта про мой взглядъ?» Я спросилъ:- Кто была эта подруга?

— Этого я тебѣ не скажу, — отвѣчала она, — но это одна изъ бывшихъ съ нами на рыбосолильнѣ.

— Да, да, — говорю я.

Мы заговорили о другихъ вещахъ.

— Мой отецъ на-дняхъ уѣзжаетъ въ Россію, — сказала она, — и тогда я устрою праздникъ. Ты былъ когда-нибудь на Кухольменѣ? Мы возьмемъ съ собой двѣ корзины съ виномъ; съ нами поѣдутъ опять дамы съ церковнаго двора; отецъ далъ уже мнѣ вино. Не правда ли, ты больше не будешь смотрѣть такъ на мою подругу? Нѣтъ, будешь? Ну, тогда я не приглашу ее.

И, не говоря ни слова, она бросилась мнѣ на грудь и смотрѣла на меня, пристально смотрѣла мнѣ въ лицо, и слышно было, какъ она дышала.

Ея взглядъ былъ совсѣмъ черный.

Радость опьяняетъ. Я разряжаю свое ружье, и неизмѣнное эхо отвѣчаетъ отъ одной горы къ другой, несется надъ моремъ и раздается въ ушахъ заспавшагося рулевого. Чему я радуюсь? Мысли пришедшей мнѣ въ голову, воспоминанію, лѣсному звуку, человѣку. Я думаю о ней; я закрываю глаза, стою неподвижно на дорогѣ и думаю о ней; я считаю минуты.

Меня мучитъ жажда, и я пью изъ ручья; теперь я отсчитываю сто шаговъ впередъ и сто шаговъ назадъ. «Теперь уже поздно, думаю я. — Не случилось ли чего-нибудь? Прошелъ мѣсяцъ, а вѣдь мѣсяцъ ужъ не такъ много времени». За это время ничего не случилось. Но ночи бываютъ иногда такими длинными, и мнѣ тогда приходитъ мысль окунуть свою шляпу въ ручей и снова высушитъ ее, чтобы скоротать время ожиданія.

Я считалъ время по ночамъ.

Иногда наступала ночь, и Эдварды не было; разъ она не приходила двѣ ночи подъ рядъ. Двѣ ночи. Ничего не случилось, но мнѣ казалось, что мое счастіе достигло уже своей высшей точки.

А развѣ этого не было?

— Эдварда, ты слышишь, какъ неспокойно сегодня въ лѣсу? Что-то шевелится, не переставая, въ большихъ земляныхъ кучахъ, и большіе листья дрожатъ. Можетъ-бытъ, что-нибудь происходитъ; впрочемъ, я не то хотѣлъ сказать. Тамъ, въ вышинѣ, я слышу, какъ поетъ птица; это просто синица; но она вотъ ужъ двѣ ночи сидитъ все на одномъ и томъ же мѣстѣ и манитъ къ себѣ. Слышишь какой своеобразный, своеобразный звукъ?

— Да, я слышу. Но почему ты меня объ этомъ спрашиваешь?

— О, просто такъ. Она сидитъ тамъ уже двѣ ночи, я только это хотѣлъ сказать… Благодарю, благодарю тебя, что ты пришла сегодня вечеромъ, моя возлюбленная! Я сидѣлъ и ждалъ тебя сегодня или завтра вечеромъ, я такъ радъ, что ты пришла.