Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)

— И я тоже не спала. Я постоянно думаю о тебѣ. Я собрала и сохранила осколки стакана, который ты однажды опрокинулъ, помнишь? Отецъ уѣхалъ сегодня ночью. Ты долженъ простить, что я такъ долго не приходила, мнѣ такъ много нужно было уложить, о многомъ напомнить. Я знала, что ты былъ здѣсь, въ лѣсу, и ждалъ меня, и я плакала и укладывала.

«Но вѣдь прошло двѣ ночи, подумалъ я, что же она дѣлала первую ночь? И отчего нѣтъ прежней радости въ ея глазахъ?»

Прошелъ часъ. Синица умолкла. Лѣсъ былъ мертвъ. Нѣтъ, нѣтъ, ничего не случилось, все было попрежнему, она пожала мнѣ руку, пожелала покойной ночи и съ любовью посмотрѣла на меня.

— Завтра? — сказалъ я.

— Нѣтъ, не завтра.

Я не спросилъ, почему.

— Завтра вѣдь будетъ нашъ праздникъ, — сказала она, смѣясь. — Я хотѣла тебя поразитъ, но ты сдѣлалъ такое грустное лицо, что я должна была сказать тебѣ сейчасъ. А то я пригласила бы тебя письмомъ.

У меня стало несказанно легко на душѣ. Она пошла и кивнула мнѣ на прощаніе головой.

— Одна вещь, — сказалъ я, не двигаясь со своего мѣста.

— Сколько времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ ты собрала осколки и сохранила ихъ?

— Да, этому, можетъ-быть, недѣля, двѣ недѣли!.. Да, можетъ-быть, двѣ недѣли тому назадъ. Но почему ты спрашиваешь объ этомъ? Нѣтъ, я скажу тебѣ: правду, я сдѣлала это вчера. — Она сдѣлала это вчера; еще вчера она думала обо мнѣ. Ну, тогда все хорошо!

Обѣ лодки были спущены, и мы сѣли въ нихъ. Мы пѣли и болтали. Кухольменъ лежалъ за островами, и нужно было порядочно времени, чтобы до него доѣхать; въ это время мы разговаривали другъ съ другомъ съ одной лодки на другую.

Докторъ былъ одѣтъ въ свѣтлое, какъ и дамы; я еще никогда не видѣлъ его такимъ довольнымъ; онъ все время принималъ участіе въ разговорѣ, онъ не былъ больше молчаливымъ слушателемъ. На меня онъ произвелъ такое впечатлѣніе, будто онъ выпилъ и навеселѣ. Когда мы пристали къ берегу, онъ овладѣлъ на нѣкоторое время вниманіемъ общества. Онъ привѣтствовалъ насъ. Я подумалъ: «Ишь ты, Эдварда выбрала его хозяиномъ».

Онъ въ высшей степени былъ любезенъ съ дамами. По отношенію къ Эдвардѣ онъ былъ вѣжливъ, дружески, часто отечески предупредителенъ и, какъ уже не разъ бывало, педантически поучителенъ.

Она заговорила о какой-то дамѣ. — Я родилась въ 38 году, — сказала она вдругъ. А онъ переспросилъ:- Вы хотите сказать, въ тысяча восемьсотъ тридцать восьмомъ году? — Когда я что-нибудь говорилъ, онъ слушалъ вѣжливо и внимательно.

Молодая дѣвушка подошла ко мнѣ и поклонилась. Я не узналъ ея.

Я не могъ вспомнить ея и сказалъ нѣсколько удивительныхъ словъ, надъ которыми она разсмѣялась.

Это была одна изъ дочерей пробста; мы были съ ней вмѣстѣ въ рыбосушильнѣ, и я пригласилъ ее къ себѣ въ хижину. Мы поговорили съ ней нѣкоторое время. Проходитъ часъ, два. Мнѣ скучно; я пью вино, которое наливаютъ, присоединяюсь къ компаніи, болтаю со всѣми.

Но тѣмъ не менѣе я дѣлаю нѣсколько ошибокъ, теряю почву подъ ногами и не знаю, какъ мнѣ отвѣтить на любезность въ данную минуту; я говорю какъ-то несвязно, или даже молчу и сержусь на себя. Тамъ, у большого камня, который служитъ намъ столомъ, сидитъ докторъ и жестикулируетъ.

— Душа! что такое, въ сущности, душа? — говоритъ онъ. Дочь пробста обвиняла его въ томъ, что онъ — вольнодумецъ; такъ, значитъ, нельзя думать свободно. Адъ представляютъ себѣ чѣмъ-то въ родѣ дома подъ землей, гдѣ сидитъ діаволъ въ роли столоначальника; нѣтъ, онъ вѣдь его величество. Ему бы хотѣлось поговоритъ объ алтарномъ изображеніи Христа въ филіальной церкви; фигура Христа, нѣсколько іудеевъ и іудеянокъ, превращеніе воды въ вино; хорошо. Но у Христа сіяніе вокругъ головы. Что такое это сіяніе? Желтый обручъ, покоящійся на трехъ волоскахъ.

Двѣ дамы въ ужасѣ всплеснули руками. Но докторъ зналъ, какъ выпутаться, и сказалъ шутя:- Не правда ли, это звучитъ ужасно? Я согласенъ съ этимъ. Но если повторяешь это себѣ, повторяешь семь, восемь разъ и размышляешь объ этомъ, то это начинаетъ звучать уже немного лучше… Осмѣлюсь я просить чести выпить съ дамами.

И онъ всталъ на колѣни, на траву, передъ обѣими дамами, но не снялъ шляпы и не положилъ ее передъ собой, но держалъ ее высоко въ воздухѣ лѣвой рукой и опустошилъ стаканъ, опрокинувъ голову. Его непоколебимая увѣренность и меня одушевила, и я выпилъ бы съ нимъ, если онъ не осушилъ уже своего стакана.

Эдварда слѣдила за нимъ глазами; я подошелъ къ ней и сказалъ: — Будемъ мы сегодня опять играть во вдову?

Она немного вздрогнула и встала. — Не забудь, что мы теперь не говоримъ больше другъ другу «ты»! — шепнула она.

Но я вовсе и не думалъ говорить ей «ты». Я отошелъ.

Проходитъ еще часъ. День кажется такимъ длиннымъ. Я давнымъ-давно уѣхалъ бы къ себѣ домой, если бы у меня была третья лодка; Эзопъ лежитъ привязаннымъ къ хижинѣ и, можетъ-быть, думаетъ обо мнѣ. Мысли Эдварды, вѣроятно, очень далеко отъ меня; она говоритъ о счастіи уѣхать прочь въ другія мѣста, ея щеки разгорѣлись, и она начала даже дѣлать ошибки.

— Никто бы не былъ болѣе счастливѣе, чѣмъ я въ этотъ день…

— Болѣе счастлива, — говоритъ докторъ.

— Что? — спрашиваетъ она

— Болѣе счастливѣе.

— Этого я не понимаю.

— Вы сказали «болѣе счастливѣе»; больше ничего.

— Развѣ я такъ сказала? Извините; никто не былъ бы счастливѣе меня въ тотъ день, когда я стояла бы на палубѣ корабля. Иногда меня тянетъ въ такія мѣста, о которыхъ я даже ничего не знаю.

Она куда-то стремилась, она больше не думала обо мнѣ.

Я видѣлъ по ея лицу, что она совсѣмъ забыла меня. Ну что же объ этомъ говорить? Вѣдь я, самъ видѣлъ это по ея лицу! И минуты тянулись грустно, медленно. Я многихъ спрашивалъ, не пора ли намъ ѣхать домой. Теперь уже поздно! говорилъ я, а Эзопъ лежитъ въ хижинѣ, привязанный. Но никому не хотѣлось домой.

Я пошелъ третій разъ къ дочери пробста, я подумалъ: «Это она говорила о моемъ звѣриномъ взглядѣ». Мы чокнулись съ ней; у ней были бѣгающіе глаза; они никогда не были спокойны. Она смотрѣла все время на меня.

— Скажите мнѣ, - началъ я, — вамъ не покажется, фрёкэнъ, что люди здѣсь подобны короткому лѣту? Они минутны и очаровательны, какъ и оно.

Я говорилъ громко, очень громко, и дѣлалъ это съ цѣлью. Я продолжалъ громко говоритъ и еще разъ попросилъ фрёкэнъ посѣтить меня, посмотрѣть мою хижину. — Богъ наградитъ васъ за это, — говорилъ я, чувствую себя совсѣмъ несчастнымъ. И я думалъ про-себя, что я, можетъ-быть, найду что-нибудь подарить ей, если она придетъ, но у меня, кажется, ничего другого и нѣтъ, кромѣ моей пороховницы.

Фрёкэнъ обѣщалась притти. Эдварда сидѣла отвернувшись и предоставляла мнѣ говоритъ сколько угодно. Она прислушивалась къ тому, что говорили, и время отъ времени вставляла свое слово. Докторъ гадалъ молодымъ дамамъ по рукѣ и давалъ свободу своему языку; у него у самого были красивыя маленькія руки и на одномъ пальцѣ было кольцо.