Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

И всѣ согласились, что я долженъ быть нареченъ Минуттой; это шло во мнѣ, потому что я такой маленькій. Затѣмъ два человѣка подхватили меня и притащили къ бургомистру, поставивъ меня прямо передъ нимъ, а такъ какъ я такъ малъ и такъ тщедушенъ, то бургомистръ одинъ взялъ меня на руки и погрузилъ меня въ лоханку. Голову мою онъ тоже погрузилъ совсѣмъ до самаго низу, такъ что ткнулъ меня носомъ въ дно, гдѣ лежала зола и осколки стекла, а затѣмъ вынулъ и далъ мнѣ благословеніе. Послѣ этого всѣ крестники его милости должны были позабавиться надо мною, а это состояло въ томъ, что каждый изъ нихъ подымалъ меня высоко кверху и затѣмъ ронялъ меня внизъ, а когда это ихъ утомило, они раздѣлились на двѣ партіи и стали перебрасываться мною какъ мячикомъ, что дѣлалось для того, чтобы обсушить меня; и это продолжалось до тѣхъ поръ, пока имъ не надоѣло. Наконецъ, бургомистръ закричалъ: стой! И тутъ они меня выпустили и назвали меня всѣ разомъ Минуттой, чтобы окончательно запечатлѣть мою кличку. Однако меня еще разъ бросили въ лоханку; это сдѣлалъ докторъ Колбье, онъ бросилъ меня туда со всего размаху, такъ что что-то сломалось у меня въ боку; онъ не могъ проcтить мнѣ, что я его обругалъ… И съ этой минуты мое прозвище осталось за мною; оно такъ пошло ко мнѣ, что всѣ меня стали звать Минуттой. День спустя, весь городъ уже зналъ о томъ, что я былъ у бургомистра. и что меня окрестили.

— У васъ сломали что-то въ боку? А голову вы себѣ не повредили?

Пауза.

— Вы сейчасъ уже во второй разъ спрашиваете меня, не повредилъ ли я себѣ голову, и, можетъ быть, вы этимъ хотите что-нибудь сказать. Но въ тотъ разъ я не ударился головой, у меня не было сотрясенія мозга, если вы именно этого опасаетесь; я ударился о лохань и сломалъ себѣ ребро, съ этимъ я не спорю. Но теперь все уже зажило; я не получилъ тогда какого-нибудь серьезнаго поврежденія; если бы и всѣ грѣхи мои такъ же сходили мнѣ съ рукъ!

Пока Минутта разсказывалъ, Нагель много пилъ и онъ позвонилъ, велѣлъ принести еще вина и снова сталъ пить. Вдругъ онъ сказалъ:

— Кстати, мнѣ просто такъ пришло въ голову: думается ли вамъ, что я до нѣкоторой степени понимаю людей? Да не смотрите на меня съ такимъ удивленіемъ, это только дружескій вопросъ. Считаете ли вы меня способнымъ видѣть насквозь того, съ кѣмъ я говорю?

Минутта робко посмотрѣлъ на него и не нашелъ отвѣта. Тогда Нагель снова началъ:

— Впрочемъ вы должны извинить меня; прошлый разъ, когда я имѣлъ удовольствіе видѣть васъ у себя, я тоже смущалъ васъ разными неумѣстными вопросами. Помните, я между прочимъ предлагалъ вамъ много денегъ за то, чтобы вы признали себя отцомъ нѣкоего ребенка. Ха-ха-ха, ну, вы, не правда ли, помните объ этомъ? Впрочемъ я тогда сдѣлалъ эту ошибку, потому что еще не узналъ васъ; теперь я опять привожу васъ въ изумленіе, несмотря на то, что хорошо знаю и высоко цѣню васъ. Видите ли, я это дѣлаю только потому, что я очень нервенъ и уже сильно пьянъ. Вотъ вамъ и все объясненіе. Вы, разумѣется, замѣчаете. что я совершенно захмелѣлъ? Конечно, замѣчаете, къ чему притворяться? Но что я хотѣлъ сказать… да, мнѣ въ самомъ дѣлѣ было бы очень интересно знать, насколько вы считаете меня способнымъ разгадывать человѣческую душу… видѣть ее насквозь. Ха-ха, когда я говорю: "человѣческую душу" и разсуждаю объ этой "человѣческій душѣ", вамъ должно же быть ясно, что я страшно пьянъ, не правда ли? Ну, да, я, все-таки, постараюсь объяснить вамъ, на сколько сумѣю: я различаю самые тонкіе полутоны въ голосѣ тѣхъ, съ кѣмъ я разговариваю, я невѣроятно тонко слышу. Когда я бесѣдую съ человѣкомъ, мнѣ не нужно смотрѣть на него, чтобы въ точности слѣдить за тѣмъ, что онъ говоритъ; я тотчасъ же слышу, если онъ хочетъ провести меня или искажаетъ что-нибудь. Голосъ — опасный аппаратъ. Поймите меня хорошо: я не говорю о томъ матеріальномъ звукѣ голоса, который можетъ быть высокъ или низокъ, звонокъ или глухъ. Я не подразумѣваю вещественнаго голсса, тембра, присущаго каждому; нѣтъ, я разумѣю тайну, лежащую подъ этимъ, тотъ міръ, изъ котораго эта возникаетъ… Впрочемъ, къ чорту этотъ міръ, лежащій тамъ въ глубинѣ! Вѣчно что-то должно лежать тамъ, въ глубинѣ. Послушайте. все могло бы быть такъ хорошо и прекрасно, если бы вы тоже выпили стаканчикъ; я совсѣмъ не понимаю, какъ это вы сидите тутъ такъ, съ сухой глоткой?

Нагель снова выпилъ и продолжалъ: — Вы такъ притихли? Смотрите, не забирайте себѣ ничего въ голову изъ моего хвастовства о моемъ великомъ знаніи людей, не вздумайте изъ-за этого сидѣть и не смѣть шевельнуться. Ха-ха-ха! Да, это было бы мило! Ну вотъ, теперь я забылъ, что хотѣлъ сказать. Лучше пока я скажу что-нибудь другое, что не лежитъ у меня на сердцѣ. но что я все-таки выскажу, пока мнѣ опять не придетъ въ голову то, что я забылъ. Боже, что за чепуху я болтаю! Ну, что вы думаете о Дагни Килландъ? Скажите мнѣ свое мнѣніе о ней. Мое мнѣніе вотъ какое: она такая кокетка, что ей, въ сущности, доставило бы дикую радость, если бы кто-нибудь еще и, чѣмъ больше мужчинъ, тѣмъ лучше, — въ томъ числѣ и я, — лишили бы себя жизни изъ-за нея. Вотъ мое мнѣніе. Она обаятельна, да, это безспорно, и, пожалуй, было бы сладостнобольно дать ей раздавить себя ногами; и я не поклянусь, что въ одинъ прекрасный день не попрошу ея этого сдѣлать. Да впрочемъ это не къ спѣху, всему свое время… Но, Боже сохрани, я васъ сегодня опять свожу съ ума отъ страха своими рѣчами! Я васъ обидѣлъ? То-есть васъ лично?

— Если бы вы знали, какъ хорошо говорила о васъ фрейлейнъ Килландъ! Я встрѣтилъ ее вчера и она долго говорила со мною…

— Скажите, пожалуйста, — простите, я васъ перебиваю, — но вамъ, можетъ быть, случалось слышать что-нибудь о тѣхъ свойствахъ, которыя безмолвно трепещутъ подъ тѣмъ, что произноситъ вслухъ фрейлейнъ Килландъ? — Ну теперь вы ужъ, несомнѣнно, должны сами понимать, что я порю страшный вздоръ! Да, не такъ ли? Такъ!… Однако, меня бы очень порадовало, если бы и вы понимали все, что въ людяхъ; я бы пожелалъ вамъ за это всякаго счастья и сказалъ бы: оба мы находимся на высотѣ, разъ мы знатоки даже въ этомъ; давате-ка заключимъ союзъ: никогда не пользоваться своимъ знаніемъ другъ противъ друга, — другъ противъ друга, — понимаете ли; такъ что я, напримѣръ, никогда не обращу своего знанія противъ васъ, даже если бы я васъ видѣлъ насквозь. Вотъ что я хотѣлъ сказать. Ну вотъ, вы опять волнуетесь и имѣете испуганный видъ! Вы только не робѣйте отъ моего хвастовства; вѣдь это сущій вздоръ; когда я пьянъ, у меня ротъ дѣлается такъ великъ… Однако теперь я вспомнилъ таки то, что я хотѣлъ сказать, когда заговорилъ о фрейлейнъ Килландъ, какъ о томъ, что мнѣ не такъ близко къ сердцу. И что меня дернуло соваться къ вамъ съ моимъ мнѣніемъ о ней, когда вы меня вовсе объ этомъ не спрашивали! Я окончательно испортилъ ваше настроеніе; знаете, какимъ довольнымъ вы вошли ко мнѣ всего часъ тому назадъ? Вся эта болтовня происходитъ отъ вина… Однако не давайте мнѣ вторично забыть того, что я хотѣлъ сказать: когда вы говорили о холостой пирушкѣ у бургомистра, мнѣ почему-то пришла въ голову странная мысль, что вѣдь и я могу задать холостую пирушку, да, холостую пирушку на жизнь и на смерть для нѣкоторыхъ званыхъ; я не упущу изъ виду этой мысли и приведу ее въ исполненіе; и вы также должны придти, я непремѣнно разсчитываю на васъ. Да, вы можете быть покойны: васъ не окрестятъ во второй разъ; я позабочусь о томъ, чтобы съ вами обращались съ полнымъ вниманіемъ и деликатностью; сверхъ того, стулья и столы не будутъ переломаны; но я очень бы желалъ какъ-нибудь вечеромъ видѣть у себя двухъ-трехъ друзей и какъ можно скорѣе, скажемъ, въ концѣ недѣли. Что вы на это скажете?