Кнут Гамсун - Маленькие приключения

Тогда, стискивая зубы, я встаю. Открываю дверь и вхожу, пятясь, изъ людской, не спуская глазъ съ окна, у котораго стоялъ человѣкъ. Очутившись на дворѣ, бросаюсь въ конюшню, чтобъ кто-нибудь изъ рабочихъ проводилъ меня черезъ кладбище.

Рабочихъ тамъ нѣтъ. Здѣсь, подъ открытымъ небомъ, я становлюсь смѣлѣе, я рѣшаюсь итти одинъ на кладбище; кромѣ того, я не попался бы въ когти дядѣ. Итакъ, я пошелъ одинъ на церковный холмъ.

Зубъ я несъ въ носовомъ платкѣ. Наверху передъ церковными воротами я остановился — мужество покинуло меня. Кругомъ — тишина, только и слышенъ вѣчно бушующій Глимма. На кладбище вела арка, подъ которой нужно было проходитъ; въ ужасѣ остановился я передъ ней и съ осторожностью просунулъ голову впередъ: смогу ли я итти дальше? Вдругъ я опускаюсь на колѣни. По ту сторону воротъ, между могилами, стоялъ мой человѣкъ въ зюдвесткѣ. Лицо у него было опять бѣлое, онъ повернулся ко мнѣ, но сейчасъ же указалъ впередъ, на кладбище. Я видѣлъ въ этомъ приказаніе, но итти за нимъ не рѣшился. Долго лежалъ я тамъ и смотрѣлъ на него, я умолялъ, а онъ стоялъ неподвижно.

Вдругъ я слышу — внизу, въ конюшнѣ возится и насвистываетъ работникъ; эти признаки жизни подѣйствовали на меня ободряюще, я поднялся. Тогда человѣкъ началъ постепенно удаляться, онъ не шелъ, онъ скользилъ по могиламъ, указывая все впередъ. Я вошелъ въ ворота. Онъ манилъ меня дальше. Я сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ и остановился; больше я не могъ. Трясущимися руками вынулъ я бѣлый зубъ изъ платка и изо всей силы бросилъ его на кладбище. Въ этотъ моментъ желѣзный флюгеръ повернулся и пронзительный визгъ его проникъ мнѣ до мозга костей. Я бросился къ воротамъ, съ холма, домой. Когда я пришелъ въ кухню, мнѣ сказали, я былъ бѣлѣе снѣга.

Много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, но я помню каждый пустякъ. Я вижу себя на колѣняхъ передъ входомъ на кладбище, вижу рыжебородаго человѣка.

Возрастъ его опредѣлить я не могу. Ему могло быть и двадцать, и сорокъ лѣтъ. Тогда я видѣлъ его не въ послѣдній разъ, потомъ я еще думалъ объ этомъ вопросѣ; и все-таки не знаю, что сказать о его возрастѣ.

Иногда по вечерамъ, и ночью, человѣкъ приходилъ опять. Онъ являлся, смѣялся своимъ широко раскрытымъ ртомъ, въ которомъ недоставало зуба, и пропадалъ. Выпалъ снѣгъ, и я не могъ итти на кладбище и закопать его въ землю. Въ теченіе всей зимы человѣкъ показывался, но все рѣже и рѣже, съ большими промежутками. Мой ужасъ къ нему проходилъ, но все же жизнь мою онъ дѣлалъ очень несчастной, несчастной безгранично. Иногда съ радостью думалъ я, что мое мученіе кончится, если я брошусь въ Глимму. Пришла весна, и человѣкъ пропалъ совсѣмъ.

Совсѣмъ? Нѣтъ, не совсѣмъ, но на цѣлое лѣто. Только разъ онъ показался, потомъ пропалъ надолго.

Черезъ три года, послѣ первой встрѣчи съ нимъ, я уѣхалъ съ сѣвера и годъ отсутствовалъ. Вернувшись, конфирмировался, сталъ взрослымъ, какъ мнѣ казалось. Я жилъ теперь въ домѣ отца и матери, а не у дяди въ пасторатѣ.

Разъ вечеромъ, осенью, засыпая, я почувствовалъ холодную руку на своемъ вискѣ. Я открылъ глаза, — передо мной стоялъ человѣкъ. Онъ сѣлъ на постель и сталъ смотрѣть на меня. Въ комнатѣ я былъ не одинъ, со мной спали двѣ; сестры; несмотря на это, я не крикнулъ. Почувствовавъ холодное прикосновеніе, я отмахнулся рукой и сказалъ: «Убирайся». Сестры спросили со своихъ кроватей, съ кѣмъ я говорю.

Посидѣвъ нѣкоторое время спокойно, онъ началъ раскачиваться. Потомъ началъ все больше и больше расти и доросъ почти до потолка, дальше расти было некуда; тогда онъ поднялся, неслышными шагами прошелъ черезъ всю комнату и пропалъ въ печкѣ. Я все время провожалъ его глазами. Въ первый разъ подошелъ онъ ко мнѣ такъ близко; я смотрѣлъ ему прямо въ лицо. Взглядъ его былъ потухшій, онъ смотрѣлъ въ мою сторону, но какъ будто мимо, смотрѣлъ черезъ меня въ другой міръ. Я замѣтилъ, что у него сѣрые глаза. Лицо было неподвижно, и онъ не смѣялся. Когда я оттолкнулъ его руку и сказалъ: «Уходи вонъ!» онъ медленно отвелъ ее. Въ продолженіе тѣхъ минутъ, когда онъ сидѣлъ на моей постели, онъ ни разу не моргнулъ.

Нѣсколько мѣсяцевъ позже, когда наступила уже зима и я уѣхалъ опять изъ дому, я поселился у одного купца В., въ конторѣ котораго служилъ. Здѣсь встрѣтилъ я моего человѣка въ послѣдній разъ.

Я вхожу разъ вечеромъ въ свою комнату, зажигаю лампу и начинаю раздѣваться; какъ всегда, выставляю свои сапоги прислугѣ, отворяю дверь.

Вотъ онъ, стоитъ въ коридорѣ; прямо передо мной, рыжебородый человѣкъ. Я знаю, въ сосѣдней комнатѣ люди, поэтому я и не трушу. Я бормочу: «Опять ты тутъ!» Человѣкъ раскрываетъ свой огромный ротъ и хохочетъ. Но меня это больше не пугало, я былъ на этотъ разъ внимательнѣй — зубъ былъ на своемъ мѣстѣ.

Можетъ-быть, его кто-нибудь закопалъ въ землю, или онъ за эти годы искрошился, превратился въ пилъ и смѣшался съ землей, откуда былъ взятъ. Одинъ Богъ знаетъ это.

Человѣкъ опять закрылъ ротъ, повернулся и пошелъ съ лѣстницы, гдѣ исчезъ безслѣдно.

Съ тѣхъ поръ я его никогда не видалъ, и теперь прошло уже много лѣтъ.

Этотъ человѣкъ, этотъ рыжебородый посланецъ изъ страны смерти, внесъ много мрака въ мое дѣтство, причинилъ мнѣ много вреда. Я не разъ галлюцинировалъ, не разъ сталкивался съ неизъяснимымъ, но ничто меня такъ не поражало, какъ это.

И все-таки онъ мнѣ не причинилъ особеннаго вреда, — эта мысль часто приходитъ мнѣ въ голову. Онъ первый научилъ меня скрежетать зубами и владѣть собой. Въ жизни мнѣ много разъ пришлось примѣнять его уроки.

Цѣлое лѣто 1887 г. работалъ я въ одномъ изъ хуторовъ Дальрумиля, на огромной фермѣ въ долинѣ Красной рѣки въ Америкѣ. Кромѣ меня, было тамъ двое другихъ норвежцевъ, одинъ шведъ, Десять-двѣнадцать ирландцевъ и одинъ американецъ. Насъ было около двадцати человѣкъ въ нашей партіи, — ничтожная горсть въ сравненіи съ сотнями рабочихъ всей фермы.

Желто-зеленая, неизмѣримая, какъ море, растилась прерія. Ни одного дома не было видно, кромѣ нашихъ собственныхъ конюшенъ и навѣсовъ для ночлега посреди преріи. Ни дерева, ни куста, — пшеница и луга, пшеница и луга, — насколько хватаетъ взоръ. Цвѣтовъ нѣтъ, только среди пшеницы желтыя мутовки дикой горчицы, единственнаго цвѣтка преріи. Съ этимъ растеніемъ мы боролись, вырывали его съ корнемъ, высушивали, возили домой и сжигали.

Пшеница ходитъ волнами подъ вѣтромъ. ни птицъ, никакого признака жизни, единственное, что мы слышали, — вѣчное стрекотаніе милліоновъ кузнечиковъ — единственная пѣснь преріи.

Мы стремились въ тѣнь. Когда намъ привозили обѣдъ, мы ложились на землю подъ лошадь, чтобы хоть немного быть въ тѣни, пока глотаешь обѣдъ. Солнце жгло невыносимо, мы были въ шляпахъ, рубашкахъ, штанахъ и башмакахъ, — вотъ и все, легче нельзя было, насъ бы обожгло. Напримѣръ, если во время работы прорвешь дыру въ рубашкѣ, сейчасъ же вскакиваетъ волдырь.