Эмиль Золя - Западня

Да, Купо и Лантье изматывали ее, именно изматывали; они жгли ее, точно свечу, с обоих концов. Понятно, кровельщик был неотесан, ему не хватало образования, зато шляпник слыл человеком образованным, вернее сказать, он щеголял своей образованностью, как нечистоплотные люди щеголяют крахмальной сорочкой, надетой на грязное тело. Однажды ночью Жервеза увидела сон: она стоит на краю колодца, Купо грубо толкает ее сзади, а Лантье щекочет, чтобы она поскорее бросилась вниз. Право, точь-в-точь как в жизни. Ну и попала же она в переплет! Нет ничего мудреного, если она опускается все ниже и ниже. Соседи не правы, укоряя ее в том, что она пошла по плохой дорожке: но ее это вина, а других. Порой, когда она задумывалась над своей жизнью, ее пробирала дрожь. Потом она утешалась, убеждая себя, что дело могло обернуться еще хуже. Лучше иметь двух мужей, чем, скажем, потерять обе руки. Жервеза считала, что все это довольно обычно, — сколько женщин живут так же, как она, — и старалась даже в этом положении найти хоть немного радости. Она не питала неприязни ни к Купо, ни к Лантье, и это показывало, какой она становилась добродушной и покладистой. В театре Гэте Жервеза однажды видела пьесу, в которой какая-то мерзавка возненавидела и отравила мужа из-за любовника, и она возмутилась; такие чувства были ей непонятны. Разве не разумнее жить всем троим в добром согласии? Нет, нет, эти глупости ни к чему! Они только портят и без того нелегкую жизнь. Словом, несмотря на долги, несмотря на надвигавшуюся нищету, Жервеза была бы вполне спокойна и довольна, если бы кровельщик и шляпник не так помыкали ею и меньше ее бранили.

К осени, увы, дела пошли еще хуже. Лантье уверял, будто худеет, и вечно ходил повесив нос. Он фыркал на все, брезгливо морщился при виде вареного картофеля: от этого месива, по его словам, у него бывает резь в животе. Из-за всяких пустяков вспыхивали ссоры, и все трое ожесточенно попрекали друг друга бедами, свалившимися им на голову; помириться же было не так просто, и часто они расходились спать по своим углам с надутыми рожами. Когда не хватает корма, ослы ведь лягаются, правда? Лантье чуял недоброе; он выходил из себя, понимая, что прачечная прогорела, в доме пусто и близок день, когда ему придется сматывать удочки и подыскивать в другом месте стол и кров. А он так обжился здесь, так привык: все только и делали, что ублажали его. Настоящая земля обетованная, нигде ему не будет лучше. Разумеется, нельзя лопать за четверых и думать, что лакомые куски так и не убавятся. Лантье следовало бы злиться на свое собственное брюхо: что там ни говори, он сам проел прачечную Жервезы. Но ему это и в голову не приходило; он сердился на других за то, что в первые же два года они все умудрились пустить по ветру. Право, они недостаточно бережливы. И он орал, что Жервеза совсем не умеет хозяйничать. Черт возьми, что ж теперь будет? Друзья подводят его как раз в ту минуту, когда у него наклевывается превосходное место на фабрике — шесть тысяч франков жалованья! С такими деньгами они все зажили бы припеваючи.

Как-то раз, в декабре, им пришлось пообедать вприглядку. Корки хлеба и той не было. Лантье, очень мрачный, в последнее время с утра уходил из дому и слонялся по улицам в поисках уютного уголка, где можно всласть полакомиться. Иной раз он часами сидел у печки и о чем-то размышлял. Потом он вдруг воспылал нежностью к Пуассонам. Он уже не посмеивался над полицейским, не называл его Баденге и даже готов был согласиться, что император славный малый. Особенно же он расхваливал Виржини: она женщина толковая и прекрасно сумела бы вести дело, будь у нее собственное заведение. Он обхаживал их обоих, это бросалось в глаза. Порой можно было подумать, что он хочет перейти к ним на полный пансион. Но у него была не голова, а потайной ларчик, такого пройдоху не сразу раскусишь. Как-то Виржини сказала Лантье, что ей хотелось бы открыть лавочку, и он вьюном вился вокруг нее, уверяя, что это превосходная мысль. Да, г-жа Пуассон прямо создана для торговли — видная, приветливая, деятельная. Все пойдет у нее как по маслу. И деньги у них есть, ведь тетка уже давно оставила им наследство. Виржини совершенно права: много ли заработаешь шитьем платьев? Гораздо лучше иметь собственное дело. И Лантье приводил в пример торговок, которые богатеют на глазах, — взять хотя бы зеленщицу на углу или хозяйку посудной лавки с внешних бульваров; время сейчас самое подходящее, все раскупается, даже всякая заваль. Но Виржини колебалась: ей хотелось снять помещение где-нибудь поблизости, в том же квартале. Теперь Лантье частенько отводил ее в сторону и подолгу беседовал с ней вполголоса. Казалось, он что-то усиленно втолковывает Виржини, и она уже соглашается и как будто поручает ему действовать. У них завелся какой-то секрет, они что-то замышляли, и это чувствовалось во всем — в намеках, многозначительных взглядах, рукопожатиях. И, жуя сухой хлеб вместе с супругами Купо, шляпник исподтишка наблюдал за обоими; он вновь стал очень разговорчив и оглушал их своими вечными жалобами. Окружающая нищета постоянно мозолила глаза Жервезе, так как шляпник без умолку говорил о ней. Он не о себе беспокоится, боже сохрани! Он готов подохнуть с голоду вместе с друзьями. Но надо же быть благоразумным и отдать себе ясный отчет, в какое положение они попали. Одним только лавочникам — булочнику, угольщику, бакалейщику и другим — они должны не меньше пятисот франков. Да и за квартиру не плачено за полгода — вот еще двести пятьдесят; домохозяин Мареско даже грозится выселить их, если до конца года долг не будет погашен. Наконец все вещи перекочевали в ломбард — скреби не скреби, а барахла даже на три франка не наберешь; разве что гвозди остались в стенах, зато гвоздей будет не меньше двух фунтов, по три су за фунт. Жервеза, обескураженная, подавленная суммой долга, сердилась и стучала кулаками по столу или плакала как дура. Однажды вечером она закричала вне себя:

— Завтра же сбегу отсюда!.. Только меня и видели… Лучше спать под забором, чем жить в вечном страхе.

— Гораздо разумнее передать кому-нибудь контракт, если найдется желающий… — ввернул Лантье. — Раз уж вы решили отказаться от прачечной.

— Хоть сейчас, хоть сию минуту!.. — сказала она возбужденно. — Только бы развязаться с ней!

Тут шляпник показал себя человеком практичным. При передаче контракта можно, пожалуй, оговорить, что новые жильцы уплатят весь долг за квартиру. И он рискнул упомянуть о Пуассонах, заметил, что Виржини подыскивает себе магазин; может быть, это помещение ей подойдет. Помнится, она хотела найти именно такое. Но при имени Виржини хозяйка прачечной сразу остыла. Поживем — увидим, сгоряча все посылаешь к черту, а поразмыслишь — и поймешь, что это не так-то просто.