Эмиль Золя - Западня

И отныне сколько Лантье ни скулил, Жервеза отвечала, что ей случалось жить и хуже, но она всегда выкручивалась. Какой прок, если она лишится прачечной? На что она будет существовать? Лучше опять нанять работниц и найти новых клиентов. Жервеза говорила все это для того, чтобы отделаться от Лантье, который внушал ей, что она запуталась в долгах, разорилась и теперь уже не выпутается. Но он допустил оплошность, еще раз упомянув о Виржини. Тут Жервеза вышла из себя. Нет, нет, ни за что! Она никогда не доверяла Виржини; если швея хочет заполучить прачечную, то лишь для того, чтобы унизить ее, Жервезу. Она скорее уступит свое заведение первой встречной, но только не этой дылде, не этой лицемерке, которая, верно, ждет не дождется ее разорения. Теперь ей все ясно! Она понимает, почему желтые искры вспыхивают в кошачьих глазах этой твари: Виржини затаила против нее злобу за порку в прачечной, она давно жаждет ей отомстить. Пусть лучше помалкивает, если не хочет, чтобы ее отлупили еще раз. Ждать долго не придется, может хоть сейчас задрать свою юбку!

В ответ на этот поток брани Лантье прежде всего поставил Жервезу на место; он обозвал ее дурой, вздорной бабой, жандармом в юбке и так разошелся, что даже кровельщика выругал недотепой: зачем он позволяет жене оскорблять их общего друга? Но, сообразив, что резкостью можно все испортить, он поклялся никогда не соваться в чужие дела: благодарности от людей все равно не дождешься. И в самом деле, он больше не заговаривал о передаче контракта: видно, выжидал подходящего случая, чтобы вновь поднять этот вопрос и вырвать согласие у прачки.

Наступил январь, погода стояла отвратительная, сырая и холодная. Мамаша Купо кашляла и задыхалась весь декабрь, а после крещения окончательно слегла. Так бывало каждую зиму. Стоило наступить холодам, и она уже знала, что захворает. Но в эту зиму все кругом говорили, что старуха выйдет из своей комнаты только ногами вперед. И в самом деле, мамаша Купо хрипела с присвистом, казалось, вот-вот окочурится, и хотя была по-прежнему гладкая и жирная, один глаз у нее уже не видел, а лицо свернуло на сторону. Понятно, у детей и в мыслях не было разделаться с ней, но она так долго скрипела и так мешала близким, что в глубине души они ждали ее смерти как избавления. Да и ей самой лучше умереть, ведь она отжила свой век. А когда человек отжил свой век, жалеть о нем не приходится. Позвали доктора, но он пришел только раз и больше не появлялся. Для очистки совести старуху поили липовым чаем. Время от времени кто-нибудь заходил посмотреть, жива ли она. Мамаша Купо так задыхалась, что уже не могла говорить, но своим уцелевшим глазом, живым и зорким, она пристально смотрела на окружающих; и многое можно было прочесть в ее взгляде: сожаление о прошедшей молодости, грусть о том, что родные хотят поскорее избавиться от нее, гнев на эту дрянную девчонку Нана, которая, уже не стесняясь, вскакивает ночью в одной рубашке и подглядывает за матерью через застекленную дверь.

В понедельник вечером Купо вернулся домой пьяней пьяна. С тех пор как мать была плоха, он находился в каком-то слезливом умилении. Когда он улегся и оглушительно захрапел, Жервеза в нерешительности еще некоторое время топталась по комнате. Обычно она проводила часть ночи около мамаши Купо. Впрочем, Нана держалась молодцом, она не боялась спать возле старухи и обещала всех разбудить, как только та соберется помирать. В эту ночь девочка крепко спала; больная, казалось, задремала, и Жервеза сдалась на просьбы Лантье: он настойчиво звал ее отдохнуть у него в спальне. На всякий случай они поставили зажженную свечу на пол, за шкафом. Часа в три Жервеза вскочила с кровати, дрожа от беспричинного страха. Ей показалось, будто на нее повеяло ледяным холодом. Огарок свечи догорел, Жервеза натянула юбку в полной темноте, голова у нее кружилась, руки тряслись. Натыкаясь на мебель, она ощупью добралась до маленькой комнатки и только там зажгла лампу. Гнетущую ночную тишину нарушал лишь громкий храп кровельщика. Нана, лежа на спине, ровно дышала, приоткрыв пухлые губки. Жервеза опустила лампу, от которой на стене заплясали огромные тени, и осветила мамашу Купо. Лицо старухи побелело, голова свесилась набок, глаза были открыты. Мамаша Купо умерла.

Тихонько, даже не вскрикнув, похолодевшая от ужаса Жервеза на цыпочках вернулась в спальню Лантье. Он успел заснуть. Она наклонилась к нему и прошептала:

— Послушай, все кончено, она умерла…

Лантье никак не мог проснуться.

— Чего привязалась? — недовольно пробормотал он. — Ложись… Раз она умерла, все равно ничего не поделаешь.

Потом, приподнявшись на локте, он спросил:

— Который час?

— Три.

— Только три! Ложись поскорее. Не то простудишься… Утром видно будет.

Но она ничего не хотела слушать и поспешно одевалась. Тогда он вновь укутался в одеяло и, повернувшись к стене, стал проклинать женское упрямство. И почему ей так не терпится? Хочет поскорее объявить, что в доме покойник? Ничего в этом нет приятного, особенно ночью. Он был раздражен и боялся, что мрачные мысли помешают ему уснуть. Между тем Жервеза перенесла в комнату Купо все свои вещи, даже гребень и шпильки, села на стул и громко разрыдалась, уже не боясь, что ее застанут с шляпником. В сущности, она была привязана к мамаше Купо и теперь искренне горевала, хотя в первую минуту не почувствовала ничего, кроме испуга и досады: нашла же старуха время, чтобы отправиться на тот свет! Жервеза горько плакала одна в ночной тишине, а кровельщик продолжал храпеть; он ничего не слышал, жена звала его, трясла за плечи, но затем решила оставить в покое: если он проснется, с ним не оберешься хлопот. Войдя к покойнице, она увидела, что Нана сидит на кровати и трет глаза. Девочка все поняла и, вытянув шею, с жадным любопытством уставилась на бабушку. Нана молчала, ей было немного страшно; она была удивлена и вместе с тем довольна: наконец она видит эту самую смерть, которую с нетерпением ждала уже два дня, как чего-то неприличного, на что запрещается смотреть детям. Она таращила свои кошачьи глаза, разглядывая белое лицо старухи, исхудавшее в предсмертных муках, и чувствовала, что по спине у нее пробегают мурашки, точь-в-точь как в те ночи, когда она стояла, прижавшись носом к стеклу, и подглядывала за тем, чего сопливым девчонкам видеть не полагается.

— Ну же, вставай, — тихо сказала мать. — Я не хочу, чтобы ты тут оставалась.

Нана нехотя слезла с кровати и вышла в соседнюю комнату, повернув голову и не сводя глаз с покойницы. Жервеза не знала, как быть, где уложить девочку до утра. Она уже решила одеть ее, как вдруг появился Лантье без пиджака, в туфлях на босу ногу; он так и не мог уснуть и даже немного стыдился своего поведения. Тут все сразу уладилось.