Эмиль Золя - Западня

— Послушайте, мы могли бы договориться, — любезно предложила она. — Я заключу контракт на свое имя и улажу ваши дела с домохозяином… Все-таки вам будет спокойнее.

— Нет, спасибо, — вздрогнув, проговорила Жервеза, которая сразу одумалась. — Я добуду денег, если захочу, Стану работать. Слава богу, руки-ноги у меня есть, как-нибудь выкручусь.

— Поговорим об этом в другой раз, — торопливо сказал шляпник. — Сегодня неловко заниматься делами… Потолкуем хотя бы завтра.

Но тут из соседней комнаты донесся крик: г-жа Лера вышла взглянуть на мамашу Купо и очень испугалась, так как свеча, догорев, погасла. Все засуетились, стали зажигать новую, качая головами, твердя, что это дурная примета: нехорошо, когда возле покойника гаснет свет.

Началось ночное бдение. Купо прилег, вовсе не для того, чтобы спать, сказал он, а так, немного поразмыслить; однако через пять минут он уже храпел. Когда Нана решили отослать к Бошам, девочка разревелась: она еще с утра предвкушала удовольствие поспать в широкой мягкой постели своего доброго друга Лантье. Пуассоны пробыли до полуночи. В конце концов надумали выпить подогретого вина, приготовленного в салатнике на французский лад, а то кофе слишком действовал дамам на нервы. Разговор становился все задушевнее. Виржини заговорила о деревне: после смерти ей хотелось бы покоиться где-нибудь в лесу, и пусть на ее могиле растут полевые цветы. Г-жа Лера уже приготовила для себя саван и хранит его в шкафу вместе с букетиком лаванды: когда она заснет вечным сном, в гробу по крайней мере будет хорошо пахнуть. Тут без всякой видимой связи полицейский рассказал, что нынче утром он арестовал высокую красивую девку, совершившую кражу в колбасной. В участке ее обыскали и нашли десять колбас, висевших спереди и сзади прямо на голом теле. Г-жа Лорийе заявила брезгливо, что ни за какие блага не стала бы есть этой колбасы. Послышались смешки. Все оживились, хотя и старались соблюдать приличия.

Когда допивали подогретое вино, из маленькой комнатки донесся какой-то странный звук, как бы глухое журчание. Все подняли головы и переглянулись.

— Ничего, не волнуйтесь, — спокойно заметил Лантье, понизив голос. — Она опорожняется.

Это объяснение успокоило общество, и, кивнув головой, каждый поставил на стол пустой стакан.

Наконец Пуассоны распрощались. Лантье ушел вместе с ними: он собирался переночевать у приятеля, предоставив свою кровать в полное распоряжение дам, — они могуч по очереди отдохнуть на ней часок-другой. Лорийе отправился спать один, говоря, что с ним этого еще не случалось со времени женитьбы. Оставшись со спящим Купо, Жервеза и обе ее золовки примостились возле печки, на которой стоял горячий кофе. Они съежились, пригнулись к огню и, сложив руки под фартуками, тихо беседовали среди окружающего их глубокого молчания. Г-жа Лорийе жаловалась: у нее нет черного платья для похорон, а покупать новое не хочется — они с мужем стеснены в средствах, очень стеснены. И она стала расспрашивать Жервезу, не осталось ли после мамаши Купо черной юбки, той самой, что ей подарили на именины. Жервезе пришлось сходить за юбкой: если ушить ее в поясе, то она еще может сойти. Затем г-жа Лорийе потребовала также мамашино белье, заговорила о кровати, шкафе, двух стульях, ища глазами всякую мелочь, которую можно было бы разделить. Тут они чуть не перессорились. Но г-жа Лера водворила порядок, она была справедливее сестры: раз Купо кормили мамашу, они и должны получить ее барахло. И все трое снова стали клевать носом у печки, разговаривая о том о сем. Ночи, казалось, не будет конца. Иногда, встряхнувшись, женщины пили кофе или заглядывали в соседнюю комнатку, где унылым красноватым светом горела свеча; снимать нагар не полагалось, и пламя то вспыхивало, то замирало. Несмотря на жарко натопленную печь, под утро женщины продрогли. Тоска сжимала сердце, они устали от болтовни, во рту у них пересохло, глаза покраснели. Г-жа Лера бросилась на кровать Лантье и захрапела басом, как мужчина. Жервеза и г-жа Лорийе задремали возле печки, уткнувшись головой в колени. На рассвете они проснулись, дрожа от холода. Свеча возле мамаши Купо опять погасла. И так как в темноте снова послышалось глухое журчание, г-жа Лорийе сказала громко, чтобы успокоить самое себя:

— Она опорожняется, — и зажгла другую свечу.

Вынос тела был назначен на половину одиннадцатого. Ну и утро им предстояло, да еще после бессонной ночи и вчерашнего томительного дня! Жервеза, у которой не было ни гроша за душой, с радостью отдала бы сто франков тому, кто согласился бы унести мамашу Купо на три часа раньше срока. Как ни дорог был человек, а после смерти он становится обузой, и чем больше его любил, тем скорее хочется от него избавиться.

Хорошо еще, что в день похорон горевать некогда: столько бывает хлопот и приготовлений! Прежде всего надо было подать завтрак. Потом пришел дядя Базуж, факельщик с седьмого этажа; он принес гроб и мешок отрубей. Бедняга не успевал протрезвиться; в восемь часов утра у него в голове еще бродил хмель после вчерашней попойки.

— Кажется, здесь заказывали? — спросил он и поставил у стены гроб, который затрещал, как трещит всякий новый ящик.

Но, увидев перед собой Жервезу, он бросил мешок с отрубями, выпучил глаза и разинул рот.

— Прошу прощения, видно, я ошибся, — пробормотал он. — Мне сказали, что это для вас.

Он уже хотел забрать свой мешок, но прачка закричала:

— Да нет же, это для нас!

— Как? Для вас? Надо пораскинуть мозгами! — сказал он, хлопая себя по лбу. — Ах да, понимаю, это для старухи…

Жервеза вся побелела. Оказывается, дядя Базуж принес гроб для нее. Он опять заговорил, стараясь быть любезным и загладить свою оплошность:

— Видите ли, еще вчера болтали, что кто-то умер в первом этаже. Ну, я и подумал… Ведь в нашем деле такие вести в одно ухо входят, в другое выходят… А я все-таки рад за вас. Чем позже, тем лучше, верно? Хотя, по правде сказать, в жизни мало веселого, ей-ей, мало!

Жервеза слушала его, а сама пятилась, как будто боялась, что он схватит ее грязными ручищами, запрячет в свой ящик и унесет. Однажды, в день свадьбы, он уже сказал ей, что знает женщин, которые были бы только благодарны, если бы он пришел за ними. Нет! Она еще не дошла до этого, при одной мысли о смерти мурашки бегают у нее по спине. Жизнь ее неладно обернулась, но она не хочет так рано расставаться с ней. Она согласна годами подыхать с голоду, только бы не умереть вот так, сразу.

— Он пьян, — прошептала она с отвращением и ужасом. — Контора могла бы не присылать пьянчуг. Кажется, не дешево с нас берут.

Тогда факельщик стал нахальничать и зубоскалить:

— Так, значит, матушка, отложим до другого раза? Всегда буду рад вам услужить. Только словечко скажите. Ведь я лучший дамский утешитель… А на дядюшку Базужа не надо плевать — в его руках побывали дамочки почище тебя, да и те не жаловались, что он укладывает их в гробик, — рады-радешеньки были отдохнуть в тиши.