Эмиль Золя - Западня

— Да, черт возьми! Бедной матушке Купо будет не слишком жарко!

— Милостивые государыни и вся честная компания, — обратился кровельщик к немногим друзьям, задержавшимся на улице вместе с родными покойницы. — Окажите нам честь и выпейте с нами чего-нибудь для подкрепления.

И он первый вошел в кабачок на улице Маркаде под вывеской «Приют страждущих». Жервеза остановилась у двери и окликнула Гуже. Он хотел было уйти, кивнув ей на прощание. Почему он не хочет выпить с ними стаканчик вина? Нет, он торопится, его ждут в кузнице. Тут они молча посмотрели друг другу в глаза.

— Простите меня за те шестьдесят франков, — прошептала наконец прачка. — Я совсем потеряла голову и сразу подумала о вас…

— Не стоит вспоминать об этом, я не сержусь, — перебил ее кузнец. — И знайте, если с вами случится беда, я всегда буду рад вам помочь… Только ничего не говорите матушке, у нее свои взгляды, а я не хочу ей перечить.

Жервеза все еще смотрела на Гуже, на его красивую светлую бороду, и, видя, какой он добрый и печальный, готова была принять давнишнее предложение кузнеца и уехать с ним куда-нибудь далеко-далеко, чтобы наконец быть счастливой. Но тут ей пришла в голову другая, низкая мысль — любой ценой занять у него денег, только бы расплатиться с домохозяином. И, дрожа от волненья, она спросила вкрадчиво:

— Ведь мы не в ссоре, правда?

Он покачал головой.

— Нет, конечно, мы никогда не поссоримся… Только, понимаете, теперь все кончено.

И он ушел, широко шагая. Жервеза осталась ошеломленная, прислушиваясь к этим последним словам, которые гудели у нее в ушах, как похоронный звон. И когда она входила в кабачок, внутренний голос нашептывал ей: «Все кончено, да, кончено, и мне больше нечего делать на свете, раз все кончено!» Она присела к столу, пожевала хлеба с сыром и залпом выпила полный стакан вина, случайно оказавшийся перед ней.

Кабачок помещался в первом этаже, это был длинный зал с низким потолком. На двух огромных столах стояли в ряд бутылки, краюхи хлеба и три тарелки с большими треугольными кусками сыра бри. Компания закусывала на скорую руку, без скатерти и приборов. В глубине зала, около гудящей печки, угощались факельщики.

— Что поделаешь? — разглагольствовал г-н Мадинье. — Все там будем, кто раньше, а кто позже. Старики уступают место молодым… Когда вы придете домой, квартира покажется вам опустевшей.

— Брат хочет отказаться от квартиры, поспешно вмешалась в разговор г-жа Лорийе. — Эта прачечная — сущее разорение.

Видно, родственники успели уломать Купо. Все твердили ему, что надо передать контракт. Даже г-жа Лера говорила о банкротстве и тюрьме, испуганно тараща глаза; она была в восторге от того, что у Лантье с Виржини завелась интрижка, и за последнее время очень подружилась с ними. Кровельщик сразу вскипел, его слезливое умиление, подогретое вином, перешло в неистовую ярость.

— Ах ты, чертова кукла! — заорал он в лицо жене. — Будешь ты меня слушаться или нет? Тебе хоть кол на голове теши — ты все свое. Но теперь будет по-моему, запомни это!

— Да разве ее уговоришь по-хорошему! — воскликнул Лантье. — Надо вбивать и вбивать в ее дурью башку, иначе ничего не втолкуешь.

И они вдвоем накинулись на Жервезу. Ругань никому не мешала подкрепляться. Сыр исчезал, вино текло рекой. Прачка понемногу сдавалась. Она ничего не отвечала, только торопливо запихивала в рот большие куски, словно была очень голодна. Когда Купо и Лантье устали драть глотку, она медленно подняла голову и проговорила:

— Ну хватит вам! Плевать мне на прачечную! Она мне не нужна… Понятно? Плевать мне на нее!.. Все кончено!..

Тогда потребовали еще сыру и хлеба, и разговор принял серьезный оборот. Пуассоны согласились переписать контракт на свое имя и дали поручительство за два просроченных платежа. От имени домохозяина Бош с важным видом одобрил эту сделку и тут же сдал Купо свободную квартиру на седьмом этаже, в одном коридоре с Лорийе. Что касается Лантье, ну что ж, он соглашался оставить за собой ту же комнату, если не стеснит Пуассонов. Полицейский отвесил поклон: разумеется, ему это нисколько не помешает, с друзьями всегда можно поладить, несмотря на различие политических убеждений. Лантье, обделавший наконец свое личное дельце, больше не стал вмешиваться в разговор; он отхватил себе огромный кусок хлеба с сыром и, откинувшись на спинку стула, с наслаждением жевал бутерброд; лицо его порозовело от приятных мыслей, а глаза украдкой перебегали с Жервезы на Виржини.

— Эй, дядя Базуж! — позвал Купо. — Подите сюда, выпейте с нами. Мы люди не гордые, тоже рабочие.

Четверо факельщиков вернулись с порога и чокнулись со всей компанией. Не в обиду будь сказано, покойница была тяжеленька, они и впрямь заслужили по стаканчику вина. Дядя Базуж пристально смотрел на прачку, но держал язык за зубами. Жервезе стало не по себе, она ушла, оставив мужчин за выпивкой. Купо окончательно развезло, и он опять ударился в слезы, уверяя, что плачет от горя.

Придя вечером домой, Жервеза упала на стул, совершенно ошалевшая. Комнаты показались ей огромными и голыми. Что и говорить, большая обуза свалилась у нее с плеч. Но не одну мамашу Купо оставила она в глубине маленького кладбища на улице Маркаде. Она лишилась сразу слишком многого, пожалуй, лучшей части своей жизни: и прачечной, и гордого сознания, что она хозяйка, и других более нежных чувств, — все было погребено в один и тот же день. Да, квартира опустела, опустело и сердце Жервезы. Все пошло прахом, она как бы скатилась в черную яму. Жервеза чувствовала себя такой усталой, она возьмет себя в руки потом, позже, если сможет, конечно.

В десять часов, раздеваясь, Нана стала плакать, топать ногами: она непременно хотела лечь в кровать своей бабушки. Напрасно Жервеза пугала ее, смышленая не по летам девчонка не боялась покойников — они вызывали у нее только жгучее любопытство. В конце концов, чтобы отвязаться, ей позволили лечь в постель мамаши Купо. Нана обожала широкие кровати, она потягивалась в них, перекатывалась с боку на бок. В эту ночь она прекрасно спала: ей было очень тепло и немножко щекотно на мягкой пуховой перине.

Новая квартира Купо находилась на седьмом этаже по лестнице «Б». Дойдя до комнаты мадемуазель Реманжу, надо было свернуть по коридору налево. Потом был еще один поворот. Первая же дверь после него вела к Бижарам. Почти против них в темном чулане под чердачной лестницей ютился дедушка Брю. Двумя дверями дальше жил Базуж. Наконец, рядом с Базужем была квартира Купо — две маленькие комнатки, выходившие во двор. Дальше по коридору жили еще две семьи, а в самом конце — Лорийе.

Комната и чулан — вот и все. Здесь теперь и обосновались Купо. По правде сказать, в комнате негде было повернуться. А ведь там приходилось и есть, и спать, и все дела делать. В чулан едва влезла кровать Нана; из-за тесноты девочка раздевалась у родителей, и, чтобы она не задохнулась, дверь на ночь оставляли открытой. Жервеза продала почти всю свою мебель Пуассонам — все равно на новом месте ничего бы не поместилось. Втащили кровать, стол, четыре стула — и сразу заставили всю комнату… Да еще у Жервезы не хватило духа расстаться с комодом, прямо сердце разрывалось, глядя на него; и вот эта громадина загородила половину окна. Одна створка совсем не отворялась, а кроме того, в комнате стало еще темнее и тоскливее. Если Жервезе хотелось посмотреть во двор, то при ее полноте она даже не могла облокотиться на подоконник: приходилось протискиваться бочком и чуть не выворачивать шею.