Эмиль Золя - Западня

К счастью, ревность не мучила Жервезу. Измены Лантье оставляли ее равнодушной — уже давно эта связь не трогала ее сердце. Она знала, хоть и не старалась ничего выведать, о грязных похождениях шляпника со всякими потаскухами, с первыми попавшимися девками, подобранными на панели. Ну и пускай! Ей это было настолько безразлично, что она даже не могла рассердиться и порвать с ним. Но к новому увлечению Лантье Жервеза отнеслась не так спокойно. Виржини — другое дело. Они оба затеяли это лишь для того, чтобы насолить ей. И если Жервезу не огорчала измена сама по себе, стерпеть обиды она не могла. Вот почему, когда г-жа Лорийе и прочие сплетницы уверяли в ее присутствии, будто Пуассон носит такие длинные рога, что уже не пролезает в ворота Сен-Дени, Жервеза бледнела, чувствуя острую боль в сердце и жжение в груди. Она кусала губы, стараясь не выходить из себя, — это только обрадовало бы ее врагов. Но у нее, надо полагать, было объяснение с Лантье: как-то вечером мадемуазель Реманжу услышала звук пощечины; во всяком случае, любовники поссорились, и Лантье две недели не разговаривал с Жервезой; однако он первый пошел на мировую, и, видно, связь возобновилась, как будто ничего и не произошло. Прачка не хотела зря волноваться, она не собиралась таскать за волосы соперницу и окончательно портить себе жизнь. Теперь ей не двадцать лет и она уже не так любит мужчин, чтобы лезть из-за них в драку, рискуя собственной шкурой. Но только все это растравляло ее старые обиды.

Купо зубоскалил. Этот покладистый муж, который упорно не замечал рогов на своей голове, покатывался со смеху, говоря о рогах Пуассона. В его семье это в счет не шло, но у других такие вещи просто уморительны, и он старался разузнать подробности у соседок, подглядывавших за Виржини и Лантье. Ну и простофиля этот полицейский! А еще ходит со шпагой и расталкивает прохожих на улице. И Купо обнаглел до того, что стал подтрунивать над Жервезой. Вот так хахаль, взял да и бросил ее! Эх, не везет ей: сначала вышла осечка с кузнецом, а вот теперь шляпник оставил ее с носом. Впрочем, она сама виновата, зачем якшается с такими несолидными людьми? Взяла бы, к примеру, каменщика! Каменщики — народ основательный, они привыкли прочно класть фундамент. Понятно, Купо говорил все это смеясь, но Жервеза бледнела под пристальным, взглядом мужа — его острые глазки так и буравили ее, как будто хотели пронзить насквозь. Когда Купо заводил разговор о таких делах, она никак не могла понять, шутит он или говорит серьезно. Если мужчина пьет без просыпу, то теряет разум; иные мужья, очень ревнивые в двадцать лет, так спиваются к тридцати годам, что уже смотрят на поведение жены сквозь пальцы.

Надо было видеть, как хорохорился Купо, прохаживаясь по улице Гут-д’Ор! Он звал Пуассона не иначе, как рогачом. Теперь все болтуны могут заткнуться! Не он носит рога. Он тоже не дурак. Если в свое время он и притворялся глухим, то лишь потому, что не терпит сплетен. Каждый сам знает свои домашние неполадки и где у него свербит. Только у него-то нигде не свербит, и он не станет чесаться на потеху соседям. Неужто полицейский ничего не замечает? А ведь это уж не пустые сплетни: любовников застукали на месте. И он выходил из себя, не понимая, как может мужчина, да еще должностное лицо, терпеть такой позор у себя дома. Полицейский, как видно, любит чужие объедки. Однако по вечерам, когда Купо бывало скучно вдвоем с женой в их конуре под крышей, он отправлялся за Лантье и насильно тащил его к себе. С тех пор как с ним не было старого товарища, он находил унылым свой семейный очаг и старался помирить Лантье с Жервезой, если чувствовал, что между ними пробежала черная кошка. К черту! Пусть люди чешут языки, каждый развлекается по-своему. Он посмеивался, и странные огоньки зажигались в его пьяных осовелых глазах: казалось, он готов всем поделиться с шляпником, чтобы скрасить собственную жизнь. И в такие вечера Жервеза, окончательно сбитая с толку, не могла понять, шутит он или говорит серьезно.

Несмотря на все эти пересуды, Лантье ходил с высоко поднятой головой. Он держал себя покровительственно, с достоинством. Раза три он даже помешал ссоре между Купо и Пуассонами. Доброе согласие обоих семейств входило в его расчеты. Шляпник бросал такие строгие и вместе с тем нежные взгляды на Жервезу и Виржини, что обе женщины притворялись, будто по-прежнему остались близкими подругами. Он же с невозмутимостью паши властвовал над блондинкой и над брюнеткой и лишь жирел, как настоящий паразит. Этот пройдоха еще не переварил Купо, а уже принялся за Пуассонов. Вот уж кто не стеснялся! Не успев проглотить одну лавочку, он подбирался к другой. Право же, только таким людям и везет в жизни.

Как раз в июне этого года Нана должна была впервые причащаться. Девчонке шел тринадцатый год, она очень вытянулась и держалась развязно не по летам. В прошлом году она так плохо вела себя, что ее выгнали с уроков катехизиса, и если теперь кюре допустил Нана к причастию, то лишь из боязни, что она больше не явится в церковь и по его вине так и останется язычницей. При мысли о белом платье Нана прыгала от радости. Супруги Лорийе обещали купить крестнице платье и раззвонили об этом по всему дому; г-жа Лера собиралась подарить девочке вуаль и чепчик, Виржини — сумочку, Лантье — молитвенник. Словом, родителям нечего было беспокоиться: даже угощать гостей не придется! Как видно, по совету шляпника, Пуассоны выбрали именно этот день, чтобы отпраздновать новоселье. Они пригласили Купо и Бошей, дочка которых тоже причащалась вместе с Нана. Вечером все соберутся у них, посидят, закусят; было обещано жаркое из баранины и еще что-нибудь в придачу.

Как раз накануне торжества, когда восхищенная Нана любовалась разложенными на комоде подарками, Купо вернулся домой в ужасном виде. Париж вновь забрал его в свои сети. Он сразу стал придираться к жене и дочери и поливал их отборной руганью, что в такой день было вовсе неуместно. Впрочем, постоянно слыша непристойности, Нана тоже научилась сквернословить. Разозлившись, она запросто честила мать сволочью и коровой.

— Где обед? — орал кровельщик. — Сейчас же подать мне суп, бездельницы!.. Ну и бабы, только и думают о тряпках. Чтоб сию минуту был обед, не то я возьму и подотрусь вашим барахлом!

— Что за наказанье, когда он хлебнет лишнего! — пробормотала Жервеза, потеряв терпение. — Суп на плите, отвяжись!

Нана корчила из себя скромницу, считая, что сегодня это ей к лицу. Девочка украдкой поглядывала на подарки, то и дело опускала глазки и притворялась, будто не понимает ругательств. Но в пьяном виде кровельщик привязывался ко всем. Наклонившись к дочери, он орал:

— Я тебе покажу белое платье! Небось опять насуешь бумаги под лифчик, как в прошлое воскресенье?! Хочешь, чтобы титьки были побольше. Погоди, дождешься у меня! Туда же, хвостом вертеть собралась! Ее хлебом не корми, только дай нарядиться. Помешалась на тряпках, паскуда!.. Прочь отсюда, дьявольское отродье! Куда тянешь лапы? Спрячь все это в ящик, не то получишь по морде!