Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести

— Я вовсе не желаю знать о худшем, — демонстративно отрезал я.

— Вы должны вскрыть конверт. Туда вложено еще одно письмо.

На ощупь вложение было плотным, вселяющим ужас.

— Какая круговерть! — вскричал я. — Я тоже должен кому-то его передать?

— Именно так: второе письмо предназначено для мисс Энвой.

Я вздрогнул; по спине у меня пробежал холодок.

— Почему же письмо не направлено ей самой?

Миссис Солтрам замялась:

— Вы же знаете, она живет в доме Малвиллов…

— И в чем же тут препятствие?

Моя посетительница вновь смешалась — и мне как нельзя более явственно представилась гротескная несообразность ее поступка, о которой сама она и не догадывалась. Помимо Джорджа Грейвнера и четы Малвиллов, только мне было известно о посмертной воле сэра Грегори Коксона и о феноменальной щедрости мисс Энвой! Трудно было найти пример более вопиющего непонимания сложившихся обстоятельств: с какой невозмутимой бесцеремонностью миссис Солтрам выбрала самый подходящий момент, чтобы очертя голову ринуться прямо в капкан…

— Может статься, что ее письма попадут в руки к Малвиллам. Почерк мистера Пруднея им известен.

Я не сразу понял, о чем идет речь, но, как только сообразил, взорвался от возмущения.

— Выходит, по-вашему, Малвиллы способны перехватить чужое письмо? Да как вам только в голову могла прийти мысль о подобной низости? — негодовал я.

— При чем тут я? Так сказал мистер Пудней, — вся вспыхнув, запротестовала миссис Солтрам. — Это его идея.

— Почему же тогда он не поручил вам передать письмо непосредственно мисс Энвой?

Миссис Солтрам, густо покраснев до корней волос, вперила в меня тяжелый взгляд:

— Вам это самому должно быть ясно.

Догадаться, в самом деле, было несложно.

— Здесь что, содержатся обличения?

— Истинная леди никогда не осудит своего мужа! — надменно воскликнула сия добродетельная особа.

Я расхохотался — причем, боюсь, довольно-таки невежливо.

— Ну разумеется, не осудит, и в особенности перед лицом мисс Энвой — ведь она так впечатлительна! Но с какой стати необходимо посвящать ее во все эти пакости? — продолжал я недоумевать.

— Да потому, что она, живя с ним под одним кровом, беззащитна перед его уловками. Мистер и миссис Пудней вдоволь ими нахлебались; они предвидят грозящую ей опасность.

— Искренне признательны вам за беспокойство! Но какая разница, попадется она на крючок или нет? Денег на субсидии у нее теперь все равно нет!

Миссис Солтрам помолчала, а потом с достоинством произнесла:

— Не все на свете измеряется деньгами. Существуют и другие ценности, помимо них.

Эта истина, очевидно, не являлась миссис Солтрам во всей своей наготе, пока кошелек у Руфи не пустовал. Бросив взгляд на конверт, моя гостья уточнила, что отправители наверняка подробно излагают мотивы, побудившие их обратиться к мисс Энвой с посланием.

— Ими движет исключительно душевная доброта, — заключила миссис Солтрам, поднимаясь с кресла.

— Доброта по отношению к мисс Энвой? Мне кажется, до того, как ее постигли неприятности, вы руководствовались несколько иными представлениями о доброте.

Моя посетительница улыбнулась не без язвительности:

— Вероятно, и на вас нельзя положиться так же, как и на Малвиллов!

Мне не хотелось укреплять ее в этом мнении; тем более нежелательным был ее рапорт Пуднеям обо мне как о ненадежном посреднике. Помнится, именно в эту минуту я дал себе мысленную клятву любыми средствами убедить мисс Энвой при разборе корреспонденции даже не притрагиваться к конвертам с непогашенной маркой. Меня охватила тревога — смятение мое, должен сознаться, все возрастало: я разрывался между страстным желанием нагнать на мисс Солтрам побольше страха и надеждой путем дипломатических уверток хотя бы отчасти утихомирить Пуднеев и умерить их неусыпное рвение.

— Полагайтесь только на мою предусмотрительность! — нашелся я наконец с ответом.

Миссис Солтрам изобразила непонимание, и я поспешил добавить:

— Может случиться так, что впоследствии вы, послужив вестницей, будете горько раскаиваться в своем поступке.

Вескость моего тона явно встревожила мою собеседницу. Еще две-три фразы намеренно обескураживающего свойства, подкрепленные помахиванием конверта в воздухе, окончательно сбили миссис Солтрам с толку — и она с жадностью проводила глазами донесение мистера Пуднея, когда я поспешил сунуть его — от греха подальше — себе в карман. Вид у нее был озадаченный и раздраженный: казалось, она готова была выхватить у меня пакет и доставить его по обратному адресу…

Проводив гостью, я почувствовал себя так, как если бы дал слово ни за какие блага в мире не передавать письма мисс Энвой. Во всяком случае, порывистое движение, с которым я, оказавшись один, извлек из кармана адресованный мне конверт, позволяло судить о многом: посвященный наблюдатель, видя, как я бросил его в ящик стола и повернул ключ в замке на два оборота, наверняка бы пришел к выводу о моей неколебимости.

Миссис Солтрам ушла — и дышать мне вдруг стало трудно, в груди сделалось больно, будто только-только я чудом избежал невосполнимой для меня утраты. Непросто было сказать, с чем я едва не расстался — уж не с честью ли? Переживание обострялось еще и тем, что до сих пор все мое существо переполняло трепетное ликование, с которым я накануне, благодаря выпавшей на мою долю удаче, внимал самому вдохновенному собеседнику на свете. Нежданная встреча с Солтрамом на вересковой пустоши близ Уимблдона словно высвободила меня из тесных пут — сразу избавила от стремления подыскивать ему место на шкале ценностей. Пора было, черт возьми, сделать для себя решающий выбор — и я его сделал: вознес Фрэнка Солтрама на головокружительную высоту, вознес окончательно и бесповоротно…

Миссис Малвилл прибыла за Солтрамом в ландо, подгадав свой приезд к тому времени, когда он обычно уже бодрствовал. По ее словам, Руфь составила бы ей компанию, если бы не ожидала визита Грейвнера. Я предельно ясно отдавал себе отчет во взятом на себя обязательстве встретиться с мисс Энвой — тем более у меня было для нее письмо; но день проходил за днем, а я все медлил и выжидал, так что миссис Солтрам вволю могла делиться с Пуднеями любыми своими опасениями. Так или иначе, в итоге мне открылась подоплека собственной нерасторопности: я перестал внутренне содрогаться при мысли о лежащей на мне ответственности. Я допускал, что потрясающее впечатление, произведенное на меня Солтрамом в тот вечер, со временем может изгладиться, но ничуть не бывало: скажу прямо, сила этого впечатления ни на гран не умалилась и по сей день.

Целый месяц я упорно закаливал свою выдержку, но первой не выдержала Аделаида Малвилл: всполошившись ввиду моего затянувшегося отсутствия, она прислала мне записку с вопросом, почему я так упорно скрываюсь от ее общества. Обычно в это время года я куда чаще заглядывал в Уимблдон. Аделаида писала также о своих переживаниях, связанных с откровенным разладом между мистером Грейвнером и ее обожаемой юной подругой. Положение дел удовлетворяло ее только частично, ибо благо, уготованное мистеру Солтраму, по-прежнему окутано холодным туманом теории. Аделаида сокрушалась, что ее обожаемая юная подруга наделена, пожалуй, слегка чрезмерной скрытностью; она намекала далее на возможность вакансии в сердце мисс Энвой для другого неглупого, подающего надежды молодого человека. Сразу же замечу в скобках, что ни о какой вакансии не заходило и речи — и, уж разумеется, ныне этот вопрос давно снят с повестки дня. Все эти крушения надежд теперь далеко в прошлом… Руфь Энвой так и не вышла замуж; я тоже остался холостяком.