Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести

По истечении месяца я написал Джорджу Грейвнеру, что хотел бы навестить его по важному делу; вместо ответа он явился ко мне самолично на следующее же утро. Было видно, что он немедленно связал это важное дело с нашим разговором в вагоне: быстрота его реакции свидетельствовала о готовности возобновить обсуждение — пепел, видать, еще не остыл… Я сказал Джорджу, что совесть побуждает меня откровенно посвятить его во все подробности — в силу обязательств, налагаемых на меня его дружеским доверием.

— Ты имеешь в виду свою беседу с мисс Энвой? Она мне все рассказала, — заявил Грейвнер.

— Нет, я не затем хотел с тобой встретиться, — ответил я. — Полагаю, что передавать или не передавать о нашей беседе кому бы то ни было — всецело право мисс Энвой. Впрочем, если тебе все известно, то ты наверняка слышал и о том, что я всячески старался ее расхолодить.

— Расхолодить? В каком смысле?

— Относительно кандидатуры, выдвинутой на соискание премии Коксона.

— То есть насчет мистера Солтрама? Дорогой мой, тогда я решительно не понимаю, что именно ты разумеешь под расхолаживанием, — буркнул Грейвнер.

— Ну, я счел свою речь достаточно убедительной и думал, мисс Энвой со мной согласилась.

— Согласиться — одно, а вот что из этого следует — совсем другое. Видишь ли, мисс Энвой отнюдь не расхолодилась.

— Это ее дело. Увидеться с тобой мне требовалось потому, что я должен со всей откровенностью тебе признаться — повлиять на мисс Энвой в нужном направлении я определенно не в состоянии. Да, в сущности, и желания такого у меня нет!

— Очень мило с твоей стороны, черт бы тебя подрал! — деланно расхохотался мой гость. Лицо его побагровело; он помолчал, а потом спросил: — Тебе, похоже, хочется, чтобы этот молодец снискал громкую славу? Чтобы его возвели на пьедестал? Осыпали золотом с головы до пят? Увенчали лаврами?

— Знаешь ли, я сопоставлял различные формы общественного признания — и в целом не прочь примириться с любой. Если комплименты раздаются направо и налево, почему бы и в данном случае не воздать человеку должное? Вот почему я считаю тебя обязанным знать следующее: в моем распоряжении находится некое свидетельство отрицательного свойства. Оно может возыметь решающее влияние на позицию мисс Энвой, однако относительно имеющихся у меня улик я намерен оставить ее в полном неведении.

— И меня тоже?

— У тебя и без того порочащих свидетельств более чем достаточно. Речь идет о запечатанном письме, которое меня уполномочили вручить мисс Энвой.

— А ты не собираешься этого делать?

— Есть лишь одно соображение: только оно побудило бы меня поступить иначе.

Ясные, красивые глаза Грейвнера на минуту вперились в мои, вовсе не пытаясь найти в них разгадки, и это меня почти расстроило.

— А что в письме?

— Я же тебе говорю: оно запечатано — откуда мне знать о его содержании?

— Почему же оно послано через тебя?

— А не через тебя? — Я чуть-чуть помедлил с ответом. — Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, заключается в том, что отправитель, скорее всего, полагает твои отношения с мисс Энвой исчерпанными: так, вероятно, изобразила дело миссис Солтрам.

— Мои отношения с мисс Энвой вовсе не исчерпаны, — пробормотал, запинаясь, несчастный Грейвнер.

Я еще немного помолчал.

— Предложение, которое я собираюсь тебе сделать, дает мне право задать тебе прямой вопрос, безо всяких экивоков. Скажи, ты все еще помолвлен с мисс Энвой?

— Н-нет, — процедил он. — Но мы продолжаем оставаться добрыми друзьями.

— Настолько добрыми, что снова сделаетесь женихом и невестой, стоит лишь устранить препятствие, мешающее вашему браку?

— Устранить препятствие? — непонимающе переспросил Грейвнер.

— Если я передам мисс Энвой письмо, оно заставит ее отказаться от своего проекта.

— Так передай же ей это письмо — Бога ради!

— Я готов это сделать, но ты должен меня заверить, что ликвидация фонда станет преддверием вашего союза.

— Да я на следующий же день поведу ее к венцу! — вскричал мой посетитель.

— Так-так, но вот один маленький вопросик: пойдет ли она с тобой рука об руку? От тебя мне нужно только одно: поручись честью, что ты уверен в ее согласии. Дай мне слово джентльмена — и письмо сегодня же будет у мисс Энвой в руках.

Грейвнер взял шляпу и машинально повертел ее перед собой, придирчиво изучая безупречно закругленную форму. Затем, внезапно взъярившись, в порыве самоотверженной честности рявкнул: «Можешь спровадить это чертово письмо в преисподнюю!» — и, надвинув шляпу на глаза, выскочил вон.

— Вы будете читать письмо? — осведомился я у мисс Энвой, когда, по прибытии в Уимблдон, рассказал ей о визите миссис Солтрам.

Она ненадолго задумалась, но пауза, пусть и совсем короткая, показалась мне бесконечно тягостной.

— Вы привезли письмо с собой?

— Да нет, оно заперто у меня дома, в ящике стола.

Вновь наступило молчание; наконец Руфь произнесла:

— Возвращайтесь домой и уничтожьте письмо.

Домой я возвратился, но к письму не притрагивался вплоть до самой кончины Солтрама: тогда я сжег его нераспечатанным.

Пуднеи предприняли новый яростный приступ, но, невзирая на все их старания, Коксоновский фонд уже утвердился в качестве действенного источника благ, повергнув общественность в состояние крайнего ошеломления. Не успели мы убедиться собственными глазами в наличии вполне реальной манны небесной, как мистер Солтрам уже начал вовсю пользоваться весьма внушительным доходом. Он принял щедрый дар, как принимал все прочие подношения — с величественно-рассеянным жестом. Увы, внушительность названного дара (теперь это известно всем и каждому) совершенно его подкосила, положив начало его упадку. Супруга мистера Солтрама, само собой разумеется, усмотрела в благодеянии новый повод для обиды: она поверила в супруга, едва только мощь его оказалась подрубленной, и до сего дня обвиняет нас в злонамеренном подкупе с целью потворствовать капризу настырной американки; по мнению миссис Солтрам, мы умышленно вынудили Фрэнка Солтрама отречься от его великого служения и стать, выражаясь ее словами, таким же, как все.

С той самой минуты, когда перед Солтрамом открылись широкие возможности публиковаться, творческая энергия его начисто иссякла. Нетрудно догадаться, что данные обстоятельства в значительной мере лишили содержания всю нашу деятельность. Особенно пострадали Малвиллы: их существование заметно потеряло всякий смысл. Я даже не подозревал, насколько недоставало им самостоятельности: их полная беспомощность вскрылась только после того, как они потеряли своего домочадца-титана. Теперь им попросту не для кого жить. Жалобы Аделаиды на пустоту существования чаще всего сводятся к утверждению, что намерения обожаемой, такой далекой теперь от нас Руфи были, без сомнения, самые добрые. Они с Кентом приискивают себе новую опору, но все притязатели, на взгляд Аделаиды, ужасающе нахраписты. Былое совершенство измельчало, кануло в вечность вместе с Солтрамом: где теперь встретишь тот старинный возвышенный стиль?