Бернард Шоу - Новеллы

— А что мне остается делать, чтобы не умереть с голоду, — сказал фокусник. — Люди окончательно отказались от меня, и моя единственная статья дохода — позировать этому сердобольному художнику, который платит мне шесть пенсов в час за то, что я лежу на кресте целый день. Сам отт живет тем, что продает статуэтки, изображающие меня в этой нелепой позе. Образ умирающего злоумышленника вызывает всеобщее преклонение, ибо по-настоящему людей ничто, кроме уголовной хроники, не интересует. Когда у художника накапливается достаточное количество распятий, а у меня накапливается достаточное количество шестипенсовиков, я беру отпуск и отправляюсь бродить по свету, даю людям добрые советы и сообщаю им непреложные истины. Если бы только они слушали меня, им бы жилось много счастливее и сами они стали бы лучше. Но они отказываются верить мне, покуда я не покажу им какой-нибудь фокус; стоит мне показать им фокус, они бросают мне медные гроши, а иногда даже «тики», и говорят, что я замечательный человек, что другого такого никогда на свете не было. Тем не менее они остаются такими же глупыми, злыми и жестокими, как и прежде. Иногда я начинаю думать, что господь совсем отвернулся от меня.

— А что такое «тики»? — спросил араб, заботливо расправляя складки одежды.

— Это монетка в три пенса, — сказал фокусник, — их чеканят потому, что люди, обладающие чувством собственного достоинства, стыдятся бросать мне на глазах у публики медяки, а шесть пенсов, по их мнению, слишком много.

— Не хотел бы я, чтобы со мной так обращались, — сказал араб. — Я тоже несу людям свое учение. Если мой народ оставить без присмотра, он тут же повалится ниц и начнет бить поклоны подряд всем идолам, какие только найдутся в этом ларьке. А идолов не найдет, так камням станет поклоняться. Я же учу его, что нет бога, кроме Аллаха — великого и мудрого, прекрасного и всемогущего. И уж его-то изображение ни один смертный создать никогда не осмелится. Если бы кто решился на такое святотатство, я бы не стал рассуждать о милосердии Аллаха, а сумел бы преодолеть слабость своего духа и убил бы дерзкого своими руками. Но кто дерзнет облечь в плоть величие Аллаха? Даже изображение чистейших кровей скакуна не дало бы представления о его красоте и великолепии. Так вот, когда я говорю людям об этом, они и меня просят показать какой-нибудь фокус, а услышав, что я обыкновенный человек, такой же, как они, и что даже самому Аллаху не позволено нарушать свои законы — если допустить мысль, что он вообще может нарушить какой-нибудь закон, — они уходят, делая вид, что я сотворил для них чудо. Но в вере своей они непоколебимы, потому что стоит им заколебаться, и я тотчас же напущу на них тех, кто непоколебим, и тогда им конец. И тебе надо бы так же, друг мой.

— Но я-то учу их не убивать друг друга, — сказал фокусник. — Нужно быть последовательным.

— Это справедливо, пока дело касается их личных распрей, — сказал араб, — но мы должны убивать тех, кто непригоден для жизни. Сад нужно не только поливать — его нужно и пропалывать.

— А кто может решить, пригоден человек для жизни или нет? — сказал фокусник. — Верховные правители, проконсулы, первосвященники считают, что я непригоден. Может, они и правы.

— К тому же заключению пришли власти и в отношении меня, — сказал араб. — Мне пришлось бежать и скрываться, пока я не убедил нескольких здоровенных парней, что их старейшины заблуждаются, а прав я. Затем я вернулся в сопровождении здоровенных парней и прополол сад.

— Твоя смелость и здравый смысл восхищают меня, — сказал фокусник, — но сам я несколько иного склада.

— Пусть тебя не восхищают эти качества, — сказал араб. — Откровенно говоря, я немного стыжусь их. Ими может похвастаться любой шейх, живущий в пустыне. Что я по-настоящему ценю в себе, так это превосходство ума, которое сделало меня сосудом божественного вдохновения. Ты когда-нибудь писал книги?

— Нет, — печально ответил фокусник. — А жаль! Я бы мог заработать достаточно денег, распространяя свое учение по свету в виде писаний, и избавился бы от утомительного лежания на кресте. Но я не писатель. Правда, я сочинил коротенькую молитву, [53] Имеется в виду евангельская молитва «Отче наш», текст которой приписывается самому Христу. которая, как мне кажется, годится на все случаи жизни. Однако господь повелевает мне говорить, а не писать.

— Писать очень полезно, — сказал араб, — по велению свыше я написал немало сур, [54] Так называются главы, из которых составлен Коран. поведав в них людям слово Аллаха, да будет благословенно имя его! Но есть на свете люди, с которыми Аллаху не пристало возиться. Так вот, когда мне приходится иметь дело с такой публикой, я уже не жду повелений и полагаюсь на собственную изобретательность и остроумие. Для нее я сочиняю жуткие истории о Страшном суде и об аде, где будут вечно мучиться грешники. А для контраста показываю восхитительные картинки рая, созданного специально для тех, кто исполняет волю Аллаха. Такого рая, в который им непременно захотелось бы попасть: с роскошными садами, благоуханными курениями и красивыми женщинами.

— А откуда тебе ведома воля Аллаха? — спросил фокусник.

— Поскольку они все равно не способны ее понять, им приходится довольствоваться моей волей, — ответил араб. — Мою волю они попять могут, а собственно, что она такое, как не воля Аллаха из вторых рук, конечно, несколько подмаранная, ибо, как всякий смертный, я подвержен страстям и не лишен желаний, — но это лучшее, что я могу им предложить. Без этого мне бы с ними не управиться. Без этого они бросили бы меня и ушли к первому же шейху, пообещавшему им богатые трофеи на земле. Но какой шейх может написать книгу и пообещать им со всей авторитетностью вечное блаженство после смерти? Это под силу лишь недюжинному уму, способному придать вымыслам величие подлинного озарения.

— У тебя есть все данные для успеха, — сказал фокусник вежливо и немного грустно.

— Я орел и я змей! — сказал араб. — А вот в молодости я был рабом одной вдовы [55] Согласно легенде, Магомет в молодости служил пастухом у богатой вдовы Хатидже, на которой впоследствии женился. и гордился тем, что погоняю ее верблюдов. Теперь же я смиренный раб Аллаха и погоняю за него людей. Ибо нет бога, кроме Аллаха, — он поистине велик и могуществен, и у него нахожу я прибежище от сатаны и его племени.

— Что значит величие и могущество без чувства красоты и умения воплотить ее в образы, которых не может коснуться ни время, ни тление? — сказал скульптор, до этого лишь прислушивавшийся к разговору и молча работавший. — Не нужен мне твой Аллах, раз он ничего не разрешает изображать.

— Да знаешь ли ты, неверная собака, — сказал араб, — что идолы обладают силой заставить человека пасть ниц и молиться им, даже если это просто изображения животных.