Владислав Реймонт - Мужики

— А первым делом, — Ягустинка понизила голос и нагнулась к уху Ягны, — первым делом отставь ты его, как теленка от коровы, не допускай к себе ни за что, держи, как пса за порогом! Увидишь, как он подобреет!

Ягна перестала прясть и заслонила руками покрасневшее лицо.

— Чего ж ты, глупая, застыдилась? Худого тут ничего нет. Все так делают и будут делать, не я первая это выдумала. Юбкой мужчину дальше заманишь, чем собаку салом. Собака скорее образумится! А старого еще легче, чем молодого, ему труднее по чужим избам грешить. Сделай так — и скажешь мне спасибо! А что там плетут про вас с Антеком, ты этого близко к сердцу не принимай: хоть ты будь бела, как первый снег, — все равно сажу на тебе увидят. Так уж водится на свете: робкому пальцем не дадут пошевелить, сейчас пойдут трезвонить. А кому все равно, что о нем говорят, кто силен и смел, тот может делать, что хочет, и никто словечка не скажет, да еще будут к нему ластиться, как собачонки! Сильный, неуступчивый и злой всем миром владеет!.. Вот и про меня немало болтали, и про мать твою тоже — всем было известно, что у нее с Флореком…

— Матери ты не касайся!

— Ладно, пускай она для тебя святой остается. Правда, каждому человеку надо что-нибудь святое иметь.

Долго еще рассуждала Ягустинка, поучала Ягусю и понемногу, не ожидая вопросов, рассказала об Антеке все, что только могла придумать. А Ягуся слушала с жадностью, не выдавая себя, однако, ни словечком. Советы Ягустинки крепко засели у нее в голове, она целый день раздумывала над ними.

Вечером, когда у них сидели Рох, кузнец и Настка, она сказала мужу:

— Дайте-ка ключи от сундука, мне надо одежу проветрить!

Он дал, немного сконфуженный смехом Настки, но все-таки, когда Ягуся опять уложила все, протянул руку за ключом.

— Тут только мое, так я уж сама его поберегу! — сказала она с вызовом.

И с этого вечера начался в доме ад! Старик вел себя по-прежнему, а Ягна не уступала, на одно слово отвечала — десятком, да так громко, что крик слышен был на улице. Это ей мало помогло, и тогда она начала делать старику назло.

К Юзе она придиралась на каждом шагу и часто так жестоко ее отчитывала, что девочка с плачем бежала к отцу жаловаться. Все было напрасно, Ягна еще больше бесновалась, когда ей перечили. По вечерам она нарочно переходила на другую половину избы, оставляя старика одного в передней горнице, заставляла Петрика играть, подпевала ему до поздней ночи. В воскресенье оделась как можно наряднее и, не дожидаясь мужа, — одна пошла в костел, а по дороге останавливалась и болтала с парнями. Борына удивлялся перемене в ней, бесился, пробовал не поддаваться, делал все, чтобы не узнали в деревне, но не мог справиться с Ягной и, дорожа своим покоем, все чаще уступал ей.

— Господи, каким ягненком казалась, покорной овечкой, а теперь на дыбы становится! — воскликнул он раз, обращаясь к Ягустинке.

— С жиру бесится! — отозвалась та с негодованием. Ягустинка всегда подпевала тем, кто делился с ней своими мыслями. — И вот что я вам скажу: пока не поздно, надо эту дурь из нее выбить, а то потом уже и дубина не поможет!

— У Борын это не в обычае! — возразил надменно Мацей.

— Думается мне, что и у Борын дойдет до этого! — насмешливо пробурчала Ягустинка.

Несколько дней спустя, после Сретения, Амброжий вечером дал знать Борыне, что завтра ксендз будет объезжать прихожан.

С раннего утра все засуетились, стали наводить в избе порядок, даже старик, чтобы уйти из этого ада (так как Ягна яростно орала на Юзю), сам принялся сгребать снег на дворе. Избу проветрили, обмели паутину, Юзя посыпала желтым песком крыльцо и пол в сенях, и все стали поспешно одеваться по-праздничному, так как ксендз был уже поблизости, у Бальцерков.

Вскоре его сани остановились перед крыльцом, и он, в стихаре на меху, вошел в избу, а перед ним шли два сына органиста, одетые как во время службы в костеле. Ксендз прочитал по — латыни молитвы, окропил все освященной водой и пошел во двор — святить постройки и все хозяйство. Борына нес перед ним в тарелке освященную воду, а он громко молился и кропил все по порядку. Сыновья органиста шли рядом, пели духовные песни и усердно звонили в колокольчики. А все домочадцы Борыны шли позади, как во время крестного хода.

Окончив церемонию, ксендз вернулся в избу и сел отдохнуть. Пока Борына с работником ссыпали в сани два четверика овса и четверть гороха, он проверял, знают ли Юзька и Витек молитвы.

Они их знали так хорошо, что ксендз даже удивился и спросил, кто их учил.

— Молитвам меня учил Куба, а катехизису и читать по букварю Рох, — бойко объяснил Витек, и ксендз погладил его по голове. А Юзька так оробела, что покраснела вся, расплакалась и не могла вымолвить ни слова. Ксендз дал им по два образка и наказал слушаться старших, молиться и остерегаться греха, потому что нечистый скрывается повсюду и вводит людей в искушение. Потом он посмотрел на Ягну и, повысив голос, грозно сказал:

— Говорю вам, ничто не укроется от ока Господня! Бойтесь дня суда и кары, исправьтесь, пока не поздно!

Дети расплакались, — им казалось, что они в костеле, на проповеди. У Ягуси тоже тревожно забилось сердце, лицо облилось румянцем. Она хорошо понимала, что это говорится для нее. И, как только со двора вернулся Мацей, она вышла, не смея взглянуть на ксендза.

— Надо мне поговорить с вами, Мацей! — сказал ксендз тихо. Когда они остались одни, он указал Мацею место подле себя, откашлялся, попотчевал его табаком, утер нос платком, который, как уверял Витек, пахнул ладаном, похрустел пальцами и начал вполголоса:

— Слыхал я от людей, что у вас в корчме вышло… Слыхал!

— Да еще бы, у всех на глазах дело было, — сказал Борына угрюмо.

— Сколько раз я всем говорил: не ходите в корчму и женщин туда не водите! Надрываюсь, прошу — ничего не помогает! Вот и поделом вам! И еще Бога благодарите, что большего греха не было. Говорю вам — не было!

— Не было? — Лицо Борыны прояснилось: ксендзу он верил.

— Рассказывали мне еще, что вы ее за это сурово наказываете. Неправильно делаете! Кто несправедлив, тот грешит. Да, да, грешит!

— Да я только немного приструнить ее хотел…

— Виноват Антек, а не она! — поспешно перебил его ксендз. — Он нарочно, вам назло, принудил ее плясать. Должно быть, хотел ссоры, чтобы вас осрамить! Это я вам говорю! — уверял он торжественно, подготовленный Доминиковой, на слова которой он вполне полагался.

— Да… что я вам еще хотел сказать?.. Ага, вспомнил: кобылка ваша ходит по конюшне, надо ее в загородке запереть, не то лягнет ее мерин, — беда будет! У меня в прошлом году так же вот испортили лошадь… А она у вас от какого жеребца?

— От Мельникова.

— Ага, я сразу узнал по масти и по отметине на лбу! Славный конек!.. А с Антеком вам непременно надо помириться, — из-за этой ссоры парень совсем от рук отбился.