Эдит Уортон - Век невинности

А в старушке-Европе, размышлял Ачер, любовные связи, вероятно, еще более запутанны и вообще с трудом поддаются классификации. В обществе богатых и праздных людей, стремящихся получить от жизни все, подобное, должно быть, происходит на каждом шагу. Стоит ли удивляться, что женщина достаточно тонкая и чувствительная, к тому же иностранка, попала в одну из скандальных историй, запятнав тем самым свое доброе имя? Одинокая и беззащитная, она окончательно запуталась в этом «клубке» интриг.

Возвратившись домой, Ачер написал записку графине Оленской с просьбой сообщить ему, в котором часу следующего дня она готова принять его. Мальчик-посыльный вскоре вернулся с ответом. Графиня написала ему короткое письмо, из которого явствовало, что утром следующего дня она собирается отбыть вместе с Ван-дер-Лайденами в Скайтерклиф на весь уик-энд. Она сообщила ему также, что если он пожелает, она готова принять его после ужина. Записка была написана на измятом клочке бумаги и не содержала ни даты, ни обратного адреса. Но почерк графини был твердым и размашистым. Его несколько удивило решение Ван-дер-Лайденов пригласить графиню в место своего уединения в Скайтерклифе, но потом он подумал, что такой отдых, несомненно, пойдет ей на пользу. Там она сможет немного развеяться и отдохнуть от грустных мыслей в компании двух достойных людей. Прибыв к Леттерблеяру ровно в семь, он сказал, что вынужден будет скоро откланяться, поскольку у него назначена встреча. После изучения бумаг, которые ему были доверены, он сделал свои собственные выводы. Ему не особенно хотелось обсуждать подробности этого дела со своим шефом. Мистер Леттерблеяр был вдовцом. Они ужинали в одиночестве, не спеша поглощая обильную еду. В комнате царил полумрак. На стенах ее, оклеенных старыми обоями, висели пожелтевшие от времени репродукции: «Гибель Чатема» и «Коронация Наполеона».

На буфете, между коробками со столовыми приборами с эмблемой Шератона, стояли высокий графин и бутылка портвейна из коллекции Ланнингсов (подарок клиента!), которую расточительный Том Ланнингс продал за год или два до своей гибели в Сан-Франциско при невыясненных обстоятельствах. Семью не столько унизила его глупая смерть, сколько разбазаривание фамильного добра и, в том числе, распродажа винного погреба.

Покончив с ароматным устричным супом и закуской из сельди и огурцов, они приступили к жареной индейке с кукурузными оладьями под смородиновым соусом и майонезом с сельдереем. Мистер Леттерблеяр, чей ланч традиционно состоял из сэндвича с чаем, ужинал основательно, и настоял на том, чтобы его гость тоже не стеснялся. Когда с едой было покончено, они убрали салфетки, закурили сигары, и мистер Леттерблеяр, откинувшись на спинку кресла и отодвигая в сторону бутылку портвейна, сказал:

«Вся семья возражает против развода. И я думаю, что они правы».

Он пододвинулся поближе к камину и блаженствовал, ощущая приятное тепло огня.

Ачер вдруг почувствовал в себе готовность выступить в защиту самой идеи развода.

«Но почему, сэр? Если обстоятельства побуждают ее…»

«Да, но зачем ей это нужно? Она — здесь, а он — там; между ними — целый океан (Атлантический)! Она все равно не получит и доллара из своих денег, если, конечно, он не вернет ей хоть какую-нибудь часть по доброй воле. А все эти их идиотские брачные договоры! Если все и дальше так пойдет, то Оленский может преподнести ей сюрприз и оставить ее без единого пенни».

Молодой человек это знал, но в ответ не проронил ни слова.

«Хотя, насколько я понимаю, — продолжал мистер Леттерблеяр, — деньги ее волнуют меньше всего. И все же я согласен с ее семьей в этом вопросе: они разошлись, так чего ради затевать этот процесс?»

Час тому назад Ачер прибыл в этот дом, придерживаясь точно такого же мнения. Но когда оно было высказано вслух этим эгоистичным, сытым и совершенно равнодушным пожилым господином, ему вдруг вновь послышался протест фарисействующего общества, старающегося оградить себя от всего, причиняющего дискомфорт.

«Я думаю, она сама должна все решить».

«Гм… Не забывайте о том, что ей угрожает, если она пойдет на развод».

«Вы говорите об угрозе, содержащейся в письме ее мужа? Пустое! Этот отпетый негодяй просто запугивает ее».

«Допустим. Но если начать этот процесс, вы представляете себе, какая вокруг всего этого поднимется шумиха?»

«Шумиха?» — взорвался Ачер.

Мистер Леттерблеяр удивленно приподнял брови, и молодой человек, видя, что бесполезно что-либо объяснять, молча поклонился, а его старший партнер продолжал:

«Развод — это всегда вещь неприятная».

Они помолчали некоторое время, а потом мистер Леттерблеяр спросил, как бы подводя итог их беседы:

«Так вы согласны со мной?»

«Разумеется», — ответил Ачер.

«Ну, тогда я могу на вас рассчитывать. И Минготы тоже. Ваше неприятие идеи развода поможет всем нам».

Ачер заколебался.

«Но я не даю вам твердой гарантии: вначале я должен переговорить с графиней Оленской», — сказал он после долгой паузы.

«Мистер Ачер, я вас не понимаю. Вы что же, хотите войти в семью, над которой повисло это скандальное дело о разводе?»

«Не думаю, что одно с другим связано».

Мистер Леттерблеяр поставил на стол стакан с портвейном и окинул своего молодого партнера изучающим взглядом.

Ачер понял, что еще немного, и его могут вообще отстранить от ведения этого дела. Но в силу какой-то скрытой причины, это его уже не устраивало. Теперь, когда он взялся за работу, у него не было ни малейшего желания выходить из игры.

Но, в пылу дискуссии, он почти разубедил этого, лишенного всякого воображения старика, что способен вести это дело. А ведь в глазах Минготов не кто иной, как мистер Леттерблеяр являлся признанным авторитетом в области юриспруденции.

«Не сомневайтесь, сэр, — сказал Ачер. — Я не начну действовать, прежде чем дам вам полный отчет о происходящем. Я имел в виду только одно: что мне не следует делать выводы, пока я не выслушаю мадам Оленскую.»

Мистер Леттерблеяр одобрительно кивнул. На всякий случай не мешало подстраховаться: осторожность в старом Нью-Йорке давно стала доброй традицией. А молодой человек, бросив взгляд на часы, сказал, что у него назначена встреча и поспешил откланяться.

В старом Нью-Йорке ужинали в семь часов, и, как правило, после ужина наносили визиты. И хотя в окружении Ачера эта привычка зачастую высмеивалась, многие по-прежнему продолжали ей следовать. Молодой человек шел с Вейверли-Плейс по опустевшей Пятой Авеню. Проезжая часть была свободна, и только возле дома Реджи Чиверса (в тот вечер Чиверсы устраивали званый ужин в честь князя) толпились экипажи.