Эдит Уортон - Век невинности

К счастью, сердечный приступ она перенесла легко, и ей удавалось даже членораздельно произносить слова и давать указания. А после того, как доктор навестил ее первый раз, восстановилась работа лицевой мускулатуры. Но это был тревожный звонок, и всеобщему негодованию не было предела, когда по обрывкам фраз миссис Мингот удалось выяснить, что Реджина Бьюфорт приходила просить ее — невероятная наглость! — оказать поддержку ее мужу и не бросать их в трудную «минуту», как она выразилась. Фактически, Реджина Бьюфорт просила, чтобы семейство Минготов спасло их от «ужасного позора».

«Я так ей прямо и сказала: „В доме Мэнсон Мингот все знают, что такое честь и что такое честность“, — говорила старая Кэтрин своей дочери, едва ворочая языком, как и все частично парализованные люди. — А когда она сказала: „Но мое имя, тетушка, Реджина Даллас“, я ответила: „Теперь ты носишь имя Бьюфорта, который завешивал тебя драгоценностями, а теперь покрыл позором“.»

Все это, утирая слезы и вздыхая, Ачеру поведала миссис Велланд, бледная и выжатая, как лимон, вся во власти переживаний. Шутка ли, ей пришлось столкнуться с настоящими неприятностями.

«Разве я смогу рассказать все это своему мужу? Он всегда мне говорит: „Августа, ради Бога, не разрушай мои последние иллюзии! Зачем ему знать все эти ужасы?“» — причитала бедная дама.

«К счастью, мама, — сказала Мэй, — он был избавлен от этого зрелища».

Миссис Велланд вздохнула:

«Да. Слава небесам, что он остался дома, в постели, а доктор Бенком обещает продержать его там до тех пор, пока бедной маме не полегчает, и Реджина не уберется куда-нибудь».

Ачер уселся в кресло у окна. Он бросал рассеянные взгляды на припорошенную снегом дорожку. Было ясно, что потрясенные леди пригласили его для того, чтобы он оказал им не физическую, а, скорее, моральную поддержку. Телеграфировали мистеру Ловеллу Минготу; телеграммы также были разосланы всем членам семейства, проживающим в Нью-Йорке. А между тем делать было абсолютно нечего; все, в основном, занимались тем, что обсуждали приглушенным тоном падение дома Бьюфортов и не имеющее оправдания поведение его супруги.

Миссис Ловелл Мингот, которая до этого писала письма в соседней комнате, внезапно появилась на пороге, и тоже включилась в дискуссию. В былые дни, говорили дамы, жена человека, погоревшего на какой-нибудь махинации в бизнесе, думала лишь об одном: куда бы ей скрыться вместе с ним.

«Помнится, финансовые проблемы были и у бедной миссис Спайсер, прабабушки Мэй. Конечно, — поспешила добавить миссис Велланд, — все эти трудности носили частный характер: потеря счета или визитной карточки, право, не знаю толком потому, что мама никогда не говорила на эту тему. Но ей пришлось отправиться в деревню вместе с родителями, которые покинули Нью-Йорк после какого-то скандала (причина нам не известна). Они поселились на Гудзоне и жили там летом и зимой, пока маме не исполнилось шестнадцать. Бабушке и в голову не пришло просить семью спасти их от „ужасного позора“, — как выразилась Реджина. Хотя частные проблемы не сопоставимы со скандалом вокруг пропажи денег сотен ни в чем не повинных людей!»

«Это так характерно для Реджины: думать о спасении собственной репутации и совершенно не заботиться о других людях! — согласилась миссис Ловелл Мингот. — Насколько я понимаю, то изумрудное ожерелье, которое было на ней в Опере в прошлую пятницу, было взято под залог из ломбарда. Сомневаюсь, что они отдадут его обратно!»

Ачер сидел неподвижно и слушал несмолкаемый хор голосов. Закон номер один «джентльменского кодекса», впитанный им с молоком матери, гласил, что джентльмен обязан прежде всего честно вести свои дела. Поэтому, он не давал волю сентиментальным чувствам. Такие авантюристы, как покойный Лемюэль Страферс могли построить хоть миллион обувных магазинов, привлекая для этого капиталы, нажитые нечестным путем. Но истинный джентльмен, по праву считающий себя членом общества старого Нью-Йорка, никогда не позволил бы себе нажить состояние путем обмана. А посему судьба миссис Бьюфорт мало трогала Ачера. Хотя, вне всякого сомнения, ему было жаль Реджину куда больше, чем ее возмущенным родственникам. Но ему казалось, что муж и жена должны быть вместе и в горе, и в радости. Как сказал мистер Леттерблеяр, место жены — подле своего мужа, особенно, когда у него проблемы. Но общество было не на стороне Бьюфорта, а неслыханное поведение его супруги ставило ее на одну доску вместе с ним. Какой бы естественной на первый взгляд ни казалась идея обратиться за помощью к своим родственникам, чтобы спасти семью от бесчестья, она не соответствовала общепринятым нормам поведения.

Служанка-мулатка пригласила миссис Ловелл Мингот в холл, и та вернулась обратно через несколько минут с нахмуренными бровями.

«Она хочет, чтобы я послала телеграмму Элен Оленской. Разумеется, я написала и ей, и Медоре. Но теперь, как выясняется, этого недостаточно. Мне придется срочно телеграфировать Элен и просить ее приехать немедленно».

На минуту воцарилось молчание. Миссис Велланд тяжело вздохнула, а Мэй поднялась из кресла и собрала письма и газеты, разбросанные на полу.

«Полагаю, так и надо поступить», — сказала миссис Ловелл Мингот в надежде, что ей возразят. Но возражать ей никто не стал. Мэй встала посреди комнаты и сказала:

«Разумеется, мы так и сделаем. Бабушка знает, чего хочет, а нам надо выполнять ее желания. Тетушка, хотите я сама напишу ей эту телеграмму? Если она ее вовремя получит, то Элен вероятно, успеет на поезд, который отходит завтра утром».

Она отчетливо произнесла имя своей кузины: казалось, эти чистые звуки издали два серебряных колокольчика.

«Но сейчас ее не отошлешь: Джаспер и посыльный уже отправились на почту с другими письмами и телеграммами».

Мэй повернулась к мужу с улыбкой.

«Но в нашем распоряжении Ньюлэнд, который, конечно, не откажется оказать нам эту услугу. Ты ведь не откажешься отнести на почту эту телеграмму, Ньюлэнд? До обеда еще есть время».

Ачер поднялся, пробормотав, что он, конечно, готов это сделать, и Мэй, усевшись в знаменитое кресло старой Кэтрин из розового дерева, написала телеграмму своим размашистым почерком теннисистки. Дописав последние строчки, она промакнула чернила и вручила телеграмму Ачеру.

«Какая жалость, — заметила Мэй, — что вы с Элен разминетесь в пути! Ньюлэнд, — добавила она, обращаясь к матери и тете, — должен ехать в Вашингтон, чтобы представить одно дело Верховному суду. Дядя Ловелл возвращается завтра вечером, да и бабушке уже полегче, так что не стоит задерживать здесь Ньюлэнда и отвлекать его от работы. Вы согласны?»

Она сделала паузу, ожидая ответа, и миссис Велланд поспешно сказала: