Вулф Том - Мужчина в полный рост (A Man in Full)

— Машины уже ждут.

Тэд Нэшфорд, шедший сразу за ним, спросил:

— И что же там такое могло произойти?

— Да кто ж его знает, — ответил Чарли. — Хотя… пилот мог слишком разогнать двигатели, не дав им разогреться… ну и что-то случилось с лопастями в компрессорах. Может, и так. Но вообще-то я мало что смыслю в самолетах.

Когда же они вышли на стоянку, к шоферам «Крокер Глобал», уже дожидавшимся их с двумя «БМВ», Чарли хохотал так, будто не было ничего забавнее поломки «Гольфстрима».

Так, значит, мистер Пипкас, вы утверждаете, что пригласили Сирью на ужин в отель «Гранд Татар» исключительно из внезапно возникшего интереса к финской живописи?

На тот момент я ничего не знал о финской живописи, — ответил Пипкас; ему до смерти хотелось вытереть лоб, — но в «ГранПланнерсБанке» действовала программа по искусству, и я решил прозондировать почву на предмет сотрудничества. Мне показалось, девушка хорошо знакома с финской живописью.

— Никто и не оспаривает тот факт, что вы «зондировали почву на предмет сотрудничества». Вопрос, мистер Пипкас, лишь в том, на предмет какого «сотрудничества» — именно это нас и интересует.

Господи, что за пошлость! Пошлость и цинизм!

Не зная, что сказать, Пипкас рассматривал ухмыляющуюся физиономию Мортона Тенненбаума, эсквайра — тот сидел прямо через стол. И как только Сирье удалось заручиться поддержкой самого гнусного адвокатишки во всем округе Декальб? С офисом посреди торгового центра… между киоском подарков и магазином спорттоваров, в котором одни кроссовки и аляповатые тренировочные костюмы. Полголовы у адвоката совсем облысело, зато затылок покрывала жесткая, черная с проседью растительность, похожая на гребень набегающей волны. Судя по всему, физиономии адвоката было свойственно только два выражения: негодования или презрения. И сейчас это было явно презрение.

Рядом с адвокатом сидела и сама финская femme natale; Пипкас изо всех сил старался не смотреть на нее. Эта женщина напротив уже не вызывала у него и тени того безумного вожделения, которое толкнуло его пригласить новую знакомую в «Гранд Татар» и отчаянно заигрывать с ней, касаясь под столиком ноги девушки. Удивительно пышные светлые волосы, однажды закрутившие Пипкаса в тайфуне желания, теперь вызывали лишь праздное любопытство — и что это Сирья с ними делает, что они так завиваются? Огромные голубые глаза, однажды притянувшие его своей глубиной, в которой он искал северную любовь, теперь показались ему выпученными — может, у нее щитовидка не в порядке? А уж груди… эти чудовищных размеров кувшины… Даже сейчас, давая показания под присягой и стараясь произвести впечатление простой, невинной девушки из далекой, находящейся у самого полярного круга Финляндии, девушки, соблазненной богатым американским банкиром и брошенной с ребенком, Сирья не смогла удержаться от того, чтобы не выставить напоказ свои буфера — расстегнула белую атласную блузку так, что они едва не вываливались… Да как он только мог зарываться лицом в эти… подушки? Они же смешны — Создатель будто бы притомился к концу дня и наделил тяжелой, роскошной грудью какую-то костлявую пигалицу. Пошлость… удивительная пошлость… Сидевший рядом адвокат Пипкаса Александер (или просто Сэнди) Диккенс своим присутствием не придавал действу солидности. И это несмотря на то, что являлся сотрудником старейшей юридической конторы «Трипп, Снейер энд Биллингс» с офисом в центре города. А ведь брал адвокат, между прочим, по четыреста долларов в час. Пипкас слишком поздно догадался, что иски об установлении отцовства не входят в число приоритетных дел конторы и ему прислали рядового, ничем не примечательного сотрудника. Адвокату было лет сорок, он отличался тучностью, багровым цветом лица и рыжими взъерошенными волосами. Сгорбившийся Диккенс сидел, подпирая рукой щеку, до того пухлую, что рука прямо утопала, и дышал с присвистом. Во главе стола торжественно восседал мужчина средних лет с лицом апоплектика и тщательно зачесанными назад седеющими волосами. Это был так называемый судебный протоколист, который вел протокол показаний, печатая их на стенотипе. Его красное лицо хранило постное выражение, однако одно уже то, что протоколист услышит все до последнего слова и запишет… Пошлость… ужасная, невероятная пошлость… Сам офис лишь усиливал общее впечатление — коробка без окон в каком-то закуте, обитая бурым материалом под дерево. Обивка заканчивалась в полудюйме от пола, и в комнату доносилось хныканье мастера Пиетари Пяйвяринта Пипкаса, которого истица оставила на чье-то попечение, отправляясь бороться за имущество Рэймонда Пипкаса.

А гребень Мортона Тенненбаума все пенился.

— Итак, вы, представитель «ГранПланнерсБанка», одного из крупнейших банков на Юге, пригласили к себе в отель финскую девушку двадцати семи лет, продавщицу галантерейных товаров, в качестве консультанта по финской живописи? Вы это утверждаете?

— Нет, — возразил Пипкас, — я хотел сказать, что…

— Он утверждал не это, — вступился Сэнди Диккенс. Однако таким скучающим тоном… да еще невнятно, так и не удосужившись убрать руку от щеки…

— Впрочем, не важно, — сказал Тенненбаум, — я отзываю свой вопрос. Верно ли, мистер Пипкас, что вы попросили мисс Сирью принести с собой слайды ее собственных работ?

— Да.

— Вы считали, что «ГранПланнерсБанк» может заинтересоваться Сирьей Тирамаки? Художницей, о которой вы даже не слышали? Которая рисует дома, для себя? Вы всерьез считали, что «ГранПланнерсБанк» мог отобрать работы этой девушки для своей программы по искусству?

— Нет…

— Или же вы просто хотели, чтобы она пришла?

— Протестую, — невнятно пробормотал Диккенс, все так же подпирая щеку.

— Нет необходимости, — глянув на Пипкаса, Тенненбаум презрительно усмехнулся. — Ответ очевиден. Так, ладно… Значит, ужин в отеле… Вы что-нибудь пили?

— Да.

— И что же?

— Мы пили… напиток назывался «Винная пальма».

Мелкие черты финского личика Сирьи исказились — она быстро-быстро написала что-то на листке бумаги и передала Тенненбауму. Сирья и Пипкас дошли до той хорошо известной адвокатам по семейным делам стадии, на которой обе стороны уже не разговаривают друг с другом, а общаются через посредников, передавая записку за запиской, бесконечные записки о лживости и изворотливости тех, кого когда-то любили. Пенистый Гребень прочитал записку и спросил:

— Вы оба пили «Винную пальму»?

— Да, — ответил Пипкас. Однако тут же засомневался, так ли было на самом деле.

Тенненбаум иронически выгнул бровь:

— Вот как? Почему же именно этот коктейль?

Пипкас ответил не сразу — он понял, к чему все идет. Судебный протоколист занес руки над стенотипом и замер, готовый записать ответ со всеми нелицеприятными подробностями. Пипкас этого не хотел, но Диккенс предупреждал, что подобных вопросов не избежать. Пипкас все же глянул на адвоката, едва заметно, в надежде, что тот проснется и произнесет свое: «Протестую».