Вулф Том - Мужчина в полный рост (A Man in Full)

— Что-нибудь для тебя. — Джойс полистала еще, ближе к началу журнала. — Ага! Вот оно! Читала? Спорим, нет? Уставилась в эти свои «Коляски…».

Джойс, совсем как недавно Марта, развернула перед ней журнал, раскрыв на нужной странице. Слева размашисто, большими, жирными буквами, расчерченными в полоску, как на штанах и рубахах заключенных, было напечатано: «Гений бежит из одиночки». Справа была репродукция картины: молодые мужчины в общей тюремной камере — в полосатых робах, полуодетые, совсем голые… Кое-кто из нагих арестантов растянулся на койке. От картины так и веяло сексуальностью. Тела были выписаны эффектно, но расположены в таких ракурсах, что обнаженные интимные места оставались недоступными для зрительского взгляда.

Марта озадаченно смотрела на Джойс.

— Слышала о художнике Уилсоне Лапете? — спросила у нее Джойс.

— Краем уха. Он ведь родом из Атланты? Гей, кажется?

— Ну да.

— О нем еще написали в воскресной газете. И немало. Вообще-то я не читала, так, глянула мельком.

— Точно, — подтвердила Джойс, — была такая заметка.

Лапет писал свои картины в начале двадцатого века. В некоторой доле таланта ему не отказывали, однако Лапет считался фигурой второстепенной, одним из тех ранних модернистов, кто только наметил путь в новом направлении. Значительных же успехов добились уже следующие поколения художников. Однако в Атланте, где ощущался недостаток в знаменитостях от мира искусства, Лапета всегда считали великим; последние полгода он был постоянной темой для обсуждения в художественных кругах по всей Америке. В холодной комнате кирпичного дома его матери в Эйвондейле недавно обнаружили около девятисот картин, написанных маслом, акварелью и карандашом. Эйвондейл находился в округе Декейтер, рядом с колледжем Агнессы Скотт; Лапет прожил там несколько лет и умер в тридцать пятом от вызванных диабетом осложнений. Многие его картины объединяла тема гомосексуализма; Лапет часто изображал тюремный быт, порой даже чересчур откровенно. Пока что только некоторые критики, среди которых оказался и Хадсон Браун из «Нью-Йорк таймс», успели посмотреть эти вновь обретенные сокровища, но их отзывы полны восхищенных охов и ахов. Теперь же, рассказывала Джойс, выставку готовит Музей Хай. Намечается грандиозное открытие — публике впервые покажут найденный клад. Вот о чем трубила пресса в своих воскресных выпусках. Марту разобрал смех:

— В Музее Хай? Это в Атланте? В Джорджии? Гомосексуалист?!

— Ты еще ничего не знаешь, — убеждала ее Джойс. — В совете директоров такое творилось!.. Но в конце концов им пришлось согласиться. Мы уже принимали у себя Олимпиаду, да и не только это… Атланта претендует на статус города международного масштаба, так что Лапет — заявка на величие в области искусства. И если бы совет запретил выставку, Музей Хай или Музей Уитни выставили бы картины в Нью-Йорке, а мы бы заработали репутацию провинциальной дыры с горсткой религиозных фанатиков. Чего в Атланте очень даже боятся. Так что у них не было выбора.

Марта смотрела на Джойс, как бы вопрошая: «И что из этого следует?»

— Открытие выставки будет самым громким событием… таким, что… даже не знаю, с чем сравнить.

— Ты думаешь?

— Не думаю — знаю. Уж поверь мне. Глянь, что здесь написано. Так что решено — ты идешь на эту выставку.

— Я?

— Да, ты. Закажешь столик и пригласишь кучу народу.

— Неужели?

— Да-да.

— И как же я закажу столик?

— Заплатишь за него. Выкупишь все места.

— А сколько это стоит?

— Двадцать тысяч.

— Ничего себе!

— Марта, — убеждала подругу Джойс, буквально пригвоздив ее взглядом, — ты тут все стонала насчет «контекста». А торжественный ужин обещает быть событием просто невероятным… Весь город соберется. И если ты закажешь столик… Одно я могу гарантировать прямо сейчас. Все эти музеи имеют в своем штате людей, чья обязанность — ублажать спонсоров, дающих деньги на искусство, и вовлекать их в разного рода мероприятия, связанные с музейными делами. Понимаешь, Марта? Ты начнешь встречаться с людьми!

— Но двадцать тысяч!

— Что для тебя двадцать тысяч! Смотри на это как на вложение в свое будущее. Мы выведем тебя в свет.

— А не многовато ли для нового «контекста»?

— Марта, забудь о «контексте». Думай о своей судьбе. Пусть это станет чем-то вроде членского взноса. Не такая уж и высокая цена за новую судьбу.

Марта и Джойс посмотрели друг на друга. Краем глаза Марта видела хорошенькую молоденькую официантку, щебетавшую с клиентами за соседним столиком. В зеркальной перегородке отражалось целое море белых лиц — лиц Южной Атланты! — люди ели, пили, улыбались, болтали среди вьющейся зелени и «щучьих хвостов», довольные тем, что принадлежат этому миру, что сидят сейчас в «Хлебной корзинке». И еще одно лицо смотрело из зеркала ей прямо в глаза — лицо женщины пятидесяти трех лет со щеками-скобками и провисающим подбородком, с шапкой все еще густых, светлых волос…

— Марта, — Джойс вывела подругу из задумчивости. Та посмотрела на нее. — Ты пойдешь на этот ужин! Даже если мне придется тащить тебя силком. Подумай о своей судьбе!

В тот вечер Чарли, надев широкую ночную рубашку и накинув халат, уселся в гардеробной. На коленях у него лежала та самая книга — «Бумажный миллионер». Чарли нацепил на нос очки и начал читать… «Я делал отчаянные попытки подстроиться под систему. Что мне удалось. Потом я разорился, снова преуспел и снова разорился… пока не оставил все это. Виной тому хандра — она просачивается в твой дом незаметно, она угрожает не только тебе, но и всему, что тебя окружает…»

Вот-вот, хандра, она самая… Чарли был в долгах как в шелках; подобные мысли изо дня в день отравляли ему жизнь, отравляли самое его существование. Долги все множились. От «Объединенного поручительства», его крупнейших арендаторов, в башню «Крокер Групп» заявляется делегация в темно-синих костюмах и объявляет ему, Чарли, что пора сбавить арендную плату на тридцать процентов — с тридцати двух долларов за квадратный фут до двадцати одного доллара восьмидесяти центов. Какой-то выскочка тридцати лет, судя по костюмчику адвокатишка, с неслыханной дерзостью выдает: «У вас нет выбора», имея в виду: «Нам-то что — расторгнем договор аренды и съедем. А вот вашему положению не позавидуешь — без нас вы с вашей горе-башней потерпите полный крах».

Чарли попытался сосредоточиться на книге. «Я делал отчаянные попытки подстроиться под систему. Что мне удалось. Потом я разорился, снова преуспел и снова разорился…» Он ведь уже читал это. Вдруг — знакомое ощущение — его охватила паника! Краем глаза Чарли заметил какое-то движение. Вздрогнув, он поднял голову. Оказалось — Серена. Он даже не слышал, как она вошла.