Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

Едва он слез с лошади, как был окружен поздравлявшими его подругами и друзьями. Мичинг Маллечо, уставшая, дымящаяся и взмыленная, фыркала, вытягивая шею и потряхивая уздечкой. Ее бока то поднимались, то опускались, беспрерывно и так сильно, что, казалось, готовы были разорваться, мускулы у нее дрожали под тонкой кожей, как тетива после выстрела, ее налитые кровью глаза сверкали жестокостью хищного зверя, ее кожа, испещренная широкими, более темными, пятнами, наливалась, то здесь, то там, под ручьями пота, и беспрерывная дрожь по всему ее телу вызывала сострадание и нежность, как страдание человеческого существа.

— Бедный друг! — прошептала Лилиан Сид.

Андреа осмотрел ее колени, чтобы убедиться, не пострадали ли они во время падения. Были невредимы. Тогда, тихо потрепав ее по шее, с невыразимой нежностью в голосе, он сказал.

— Ступай, Маллечо, ступай.

И смотрел ей вслед.

Затем, переодевшись, пошел отыскивать Людовика Барбаризи и барона Санта Маргериту.

Оба приняли предложение быть его секундантами в дуэли с маркизом Рутоло. Он просил устроить все поскорее.

— Устройте все еще сегодня вечером. Завтра, в час дня, я должен быть свободен. Но завтра утром дайте мне поспать до девяти. Я обедаю у Ферентино, зайду к Джустиниани, и потом, попозднее, в Кружок. Вы знаете, где меня найти. Благодарю вас, друзья, и до свиданья.

Он поднялся на трибуну, но избегал немедленной встречи с Донной Ипполитой. Чувствуя на себе женские взгляды, улыбался. Много прекрасных рук потянулось к нему, много милых голосов называло его просто Андреа, иные же называли его так даже с некоторым хвастовством. Дамы, ставившие на его лошадь, сообщали ему сумму выигрыша: десять луидоров, двадцать луидоров. Другие же с любопытством спрашивали:

— Будете драться?

Ему казалось, что в один день он достиг вершины романтической славы успешнее, чем герцог Буккингэмский и господин Лозен. Он вышел победителем героической скачки, снискал новую любовницу, пышную и величавую, как догаресса, стал причиной смертельной дуэли, и теперь шел спокойно и приветливо, не более и не менее обычного, среди улыбок стольких женщин, известных ему кое-чем другим, кроме изящества рта. Разве он не мог назвать тайную ласку многих из них, или своеобразную сладострастную привычку? Разве, сквозь всю эту белизну весенних платьев, он не видел светлую, похожую на золотую монету, родинку на левом боку Изотты Челлези, или несравненный живот Джулии Мочето, гладкий, как чаша из слоновой кости, чистый, как живот статуи, благодаря полному отсутствию того, о недостатке чего в античной скульптуре и живописи скорбел автор «Тайного Музея »? Разве в серебристом голосе Барбареллы Вити он не слышал другого невыразимого голоса, беспрерывно повторявшего бесстыдное слово, или в невинном смехе Авроры Сеймур — другого, невыразимого, хриплого и гортанного звука, несколько напоминавшего мурлыканье кошки у очага, или воркование горлицы в лесу? Разве ему не была известна утонченная развращенность графини Луколи, вдохновлявшейся эротическими книгами, на гравюрах и миниатюрах, или непреодолимая стыдливость Франчески Дадди, которая, в крайнем приступе страсти, как умирающий, призывала имя Божье? Были здесь и улыбались ему почти все обманутые им или обманувшие его женщины.

— Вот герой, — сказал муж Альбонико, подавая ему руку, с необыкновенной сердечностью и крепко пожимая ее.

— Настоящий герой, — прибавила Донна Ипполита, ничего не выражающим тоном вынужденной любезности, прикидываясь незнающей о драме.

Сперелли поклонился и прошел дальше, так как чувствовал какую-то неловкость, перед этой странной благосклонностью мужа. В его душе мелькнуло подозрение, что он благодарен ему за эту ссору с любовником жены, и улыбнулся низости этого человека. Когда он обернулся, глаза Донны Ипполиты встретились с его глазами.

На обратном пути, из кареты князя Ди Ферентино, он увидел ехавшего по направлению к Риму Джаннетто Ругало, в маленькой двуколке, мелкой рысью, правя лошадью, с опущенной головой и сигарой в зубах, не обращая внимания на жандарма, который предлагал ему занять место в линии экипажей. Вдалеке в полосе желтого, как сера, света, сумрачно выделялся Рим, вне этой полосы, на бледно-голубом небе, высились статуи на крыше Латеранской Базилики. И тогда у Андреа появилось ясное сознание мучительной боли, которую он причинил этой душе.

Вечером, в доме Джустиниани, он сказал Альбонико:

— Итак, решено, что завтра с двух до пяти я жду вас.

Она хотела спросить его:

— Как? Разве вы не деретесь завтра?

Но не решилась. Ответила:

— Я обещала.

Немного спустя, к Андреа подошел ее муж, с чрезвычайной предупредительностью взял его под руку, желая узнать подробности дуэли. Это был еще молодой мужчина, белокурый, изящный, с сильно поредевшими волосами, белесоватыми глазами и двумя торчащими передними зубами. Немного заикался.

— Стало быть? Стало быть? Завтра?

Андреа не мог победить в себе отвращение, и держал руку вытянутой вдоль тела, чтобы дать понять, что он не любит подобной фамильярности. Увидев барона Санта Маргериту, освободил руку и сказал:

— Мне необходимо переговорить с Санта Маргеритой. Простите, граф.

Барон встретил его со словами:

— Все готово.

— Хорошо. В котором часу?

— В половине одиннадцатого, на вилле Шарра. Шпаги и фехтовальные перчатки. На жизнь и смерть.

— Кто же с той стороны?

— Роберто Кастельдиери и Карло де Суза. Все уладили быстро, избегая формальностей. Секунданты Джаннетто были уже готовы. В Кружке составили протокол о поединке, без лишних разговоров. Постарайся лечь не слишком поздно, прошу тебя. Ты, наверно, устал.

Из щегольства, выйдя из дома Джустиниани, Андреа зашел в Кружок любителей охоты, и начал играть с неополитанскими спортсменами. Около двух явился Санта Маргерита, заставил его покинуть стол и решил проводить его пешком до дворца Цуккари.

— Дорогой мой, — убеждал он по дороге, — ты слишком смел. В таких случаях, неосторожность может быть роковою. Чтобы сохранить все свои силы, хороший фехтовальщик должен столько же заботиться о себе, как и хороший тенор о сохранении голоса. Рука так же чувствительна, как и горло, связки ног настолько же нежны, как и голосовые связки. Понял? На механизме отзывается малейший беспорядок, инструмент портится, перестает служить. После ночи любви, или игры, или кутежа, даже удары Камилла Агриппы не могли бы попадать в цель, и отражение не было бы ни метко, ни быстро. И вот достаточно ошибиться на один миллиметр, чтобы получить три дюйма железа в тело.

Они были в начале улицы Кондотти, и, в глубине, увидели Испанскую площадь, в ярком лунном свете, белый остов лестницы и высоко в нежной лазури церковь Св. Троицы.