Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

— Нет, не чувствовала. Не знаю, почему, мой вечер был мрачен. Я почувствовала себя такой одинокой!

Проехала графиня Луколи, правя саврасой. Прошла пешком Джулия Мочето в сопровождении Джулио Музелларо. Проехала Донна Изотта Челлези.

Андреа кланялся. Донна Мария спрашивала у него фамилии дам: фамилия Мочето была для нее не нова. Вспомнила день, когда ее произнесла Франческа, перед архангелом Михаилом Перуджино, просматривая рисунки Андреа в Скифанойе, и провожала глазами давнишнюю любовницу возлюбленного. Ее охватило беспокойство. Все, что связывало Андреа с его прежней жизнью, тревожило ее. Ей бы хотелось, чтобы этой неведомой для нее жизни никогда не было, ей хотелось бы совершенно изгладить ее из памяти того, кто с такой жадностью погрузился в нее и вынырнул из нее с такой усталостью, с таким ущербом, с таким злом. «Жить единственно в вас и ради вас, без завтрашнего дня, без вчерашнего, вне всяких других уз, без всякого другого предпочтения, вне мира…» Это были его слова. Ах, мечты!

Совсем другое беспокойство охватило Андреа. Приближался час завтрака, предложенного княгиней Ферентино.

— Куда вы направляетесь? — спросил он.

— Я и Дельфина напились чая с сандвичами у Надзарри, чтобы воспользоваться солнцем. Поднимемся на Пинчио и, может быть, заглянем на виллу Медичи. Если вы хотите проводить нас…

В душе, он мучительно колебался. — Пинчио, вилла Медичи, в февральский день, с нею! — Но не мог отказаться от приглашения, его мучило любопытство встретить Елену после вчерашней сцены, потому что, хотя он и заходил к Анджельери, она не приезжала. С расстроенным видом, сказал:

— Какая незадача! Через четверть часа, я должен быть на одном завтраке. Принял приглашение еще на прошлой неделе. Но если б я знал, я бы освободился от чего угодно. Какая незадача!

— Ступайте, не теряйте времени. Вы заставите ждать…

Он взглянул на часы.

— Могу вас проводить еще немного.

— Мама, — попросила Дельфина, — поднимемся по лестнице. Я поднималась вчера с Дороси. Если б ты видела!

Так как они были близ Бабуино, то повернули и направились через площадь. Какой-то мальчик упорно предлагал им большую ветку миндаля, Андреа купил ее и подарил Дельфине. Из гостиницы выходили белокурые дамы с красными книжками Бедекера в руках, дорогу пересекали тяжелые возы, запряженные парой, с металлическим блеском сбруи старинной ковки, продавцы цветами, наперебой, громко крича, совали иностранкам полные корзины.

— Дайте мне слово, — сказал Андреа Донне Марии, ставя ногу на первую ступень, — дайте мне слово, что не будете входить в виллу Медичи без меня. Сегодня откажитесь, прошу вас.

Печальная мысль, по-видимому, занимала ее. Сказала:

— Отказываюсь.

— Благодарю вас.

Перед ними торжественно поднималась лестница, из раскаленного камня струилась тончайшая теплота, и камень был цвета старинного серебра, похожего на цвет фонтанов в Скифанойе. Дельфина бежала впереди, с цветущей веткой, и, от бега, несколько нежных, розовых лепестков улетело, как бабочки.

Острое раскаяние кольнуло сердце юноши. Ему представилась вся отрада сентиментальной прогулки по медицейским тропинкам, под безмолвными пальмами, в этот первый час после полудня.

— Вы к кому идете? — немного помолчав, спросила Донна Мария.

— К старой княгине Альберони, — ответил Андреа. — Католическое общество.

Солгал еще раз, так как инстинкт подсказывал ему, что имя Ферентино могло вызвать у Донны Марии какое-нибудь подозрение.

— Ну, прощайте, — прибавила она, протягивая руку.

— Нет, пройду до площади. Там ждет меня моя карета. Смотрите: вот мой дом.

И указал ей на дворец Цуккари, убежище , залитое солнцем, производившее впечатление потемневшей и пожелтевшей от времени теплицы. Донна Мария посмотрела.

— И раз вы знаете его, не зайдете ли разок… мысленно?

— Мысленно — всегда.

— Ранее субботы вечером не увижу вас?

— Вряд ли.

Раскланялись. Она с Дельфиной направилась по усаженной деревьями аллее. Он же сел в карету и удалился по Григорианской улице.

Явился к Ферентино с незначительным опозданием. Извинился. Елена с мужем была там.

Завтракали в веселой зале с гобеленами фабрики Барберини, представляющими Кукольное шествие в стиле Лоара. В атмосфере этого грубоватого XVI века начал искриться и трещать поразительный огонь злословия. Все три дамы были в веселом и бойком настроении. Барбарелла Вити смеялась своим мужским смехом, закидывая свою юношескую голову несколько назад, и ее черные глаза слишком часто встречались и сливались с зелеными глазами княгини. Елена острила с чрезвычайным оживлением, и казалась Андреа такой далекой, такой чужой, такой беззаботной, что он почти подумал: «Но вчерашнее — только сон?» Людовико Барбаризи и князь Ферентино не отставали от дам. Маркиз Маунт-Эджкемб взял на себя труд надоедать своему молодому другу, осведомляясь у него о предстоящих аукционах и рассказывая ему о романе Апулея «Метаморфозы», который он купил за несколько дней до этого — за тысячу пятьсот лир: Рим, 1469, in folio. Время от времени он останавливался и следил за движениями Барбареллы, и в его глазах зажигался огонь безумия, а по его ненавистным рукам пробегала странная дрожь.

Озлобление, досада, нетерпение Андреа доходили до того, что ему не удавалось скрыть их.

— Уджента, вы не в духе? — спросила Ферентино.

— Отчасти. Заболела Мичинг Маллечо.

И тогда Барбаризи стал надоедать ему рядом вопросов о болезни лошади. А Маунт-Эджкемб опять принялся за свои «Метаморфозы» . А Ферентино, смеясь, сказала:

— Знаешь, Людовико, вчера, на музыкальном вечере, мы застали его за флиртом с незнакомой дамой.

— Да, — заметила Елена.

— Незнакомой? — воскликнул Людовико.

— Да, но ты может быть поделишься с нами сведениями. Жена нового министра Гватемалы.

— Ах да, понимаю.

— Ну и что же?

— Пока я знаю только министра. Играет все ночи напролет в клубе.

— Скажите, Уджента: она уже представлялась королеве?

— Не знаю, княгиня, — с некоторым нетерпением в голосе ответил Андреа.

Эта болтовня становилась ему невыносимой, а веселость Елены причиняла ему ужасную пытку, соседство же мужа было ему противно, как никогда. Но более, чем на них, он сердился на самого себя. В глубине его озлобления таилось чувство раскаяния по поводу только что отвергнутого счастья. Обманутое и оскорбленное жестоким поведением Елены, сердце его с острым покаянием обращалось к другой, и он видел ее, задумчивую, в пустынной аллее, прекрасную и благородную, как никогда.

Княгиня встала, все встали, и перешли в соседнюю залу. Барбарелла бросилась открывать рояль, исчезавший под широким, из красного бархата, чехлом, расшитым тусклым золотом, и начала наигрывать Тарантеллу Визе, посвященную Кристине Нильсон. Наклонившись над нею, Елена и Ева читали ноты. Людовико стоял за ними и курил папиросу. Князь исчез.