Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

— Какой вкус ты чувствовал? За одно ты выпил и мою душу. Я совсем пуста.

С пристальным взглядом, он задумался.

— О чем думаешь? — вдруг, приподнимаясь, снова спросила Мария, кладя ему палец на лоб, как бы для того, чтобы задержать невидимую мысль.

— Ни о чем, — ответил. — Не думал. Наблюдал в себе действие любовного напитка…

Тогда-то и ей захотелось попробовать. С упоением пила из его рта. Потом, прижимая руку к сердцу и глубоко вздохнув, воскликнула:

— Как мне нравится!

Андреа дрожал. Разве это не был оттенок Елены — того вечера, когда она отдалась? Не те же слова? Он смотрел на ее рот.

— Повтори.

— Что?

— То, что сказала.

— Зачем?

— Это слово звучит так нежно, когда ты произносишь его… Ты не можешь понять… Повтори.

В неведеньи, она улыбалась, немного смущенная странным взглядом возлюбленного, почти робко.

— Ну, хорошо… мне нравится!

— А я?

— Что?

— А я… тебе?

Ошеломленная, она смотрела на возлюбленного, который, в судорогах, корчился в ногах у нее, в ожидании слова, которое он хотел вырвать у нее.

— А я?

— Ах! Ты… мне нравишься.

— Так, так… Повтори. Еще!

В неведеньи, она соглашалась. Он ощущал муку и неопределенное наслаждение.

— Зачем ты закрываешь глаза? — спросила она, не из подозрения, а лишь с тем, чтобы он выразил свое ощущение.

— Чтобы умереть.

Он положил голову ей на колени, оставаясь в таком положении несколько минут, молчаливый, сумрачный. Она тихо ласкала его волосы, виски, лоб, где, при этой ласке, шевелилась подлая мысль. Вокруг них комната мало-помалу погружалась в сумрак, носился смешанный запах цветов и напитка, очертания сливались в одну гармоничную и богатую призрачную картину.

После некоторого молчания, Мария сказала:

— Встань, любовь моя. Я должна покинуть тебя. Поздно.

Он встал, прося:

— Останься со мной еще минутку, до вечернего благовеста.

И снова увлек ее на диван , где, в тени, сверкали подушки. Внезапным движением, он повалил ее, сжал ей голову, осыпал лицо поцелуями. Его жар дышал почти злобой. Он воображал, что сжимает голову другой , и воображал эту голову запятнанной губами мужа, и не чувствовал отвращения, но еще более дикое желание. Из наиболее низменных глубин инстинкта всплывали в его сознании все смутные ощущения, испытанные им при виде этого человека, в его сердце, как смешанная с грязью волна, всплывало все бесстыдное и нечистое, и вся эта грязь переходила, с поцелуями, на щеки, на лоб, волосы, шею, рот Марии.

— Нет, пусти! — вскрикнула она, с усилием освобождаясь из крепких объятий.

И бросилась к чайному столу зажечь свечи.

— Будьте благоразумны, — прибавила она, несколько задыхаясь, с милым видом гнева.

Он остался на диване и, молча, смотрел на нее.

Она же подошла к стене, возле камина, где висело маленькое зеркало. Надела шляпу и вуаль, перед этим тусклым стеклом, похожим на мутную, зеленоватую воду.

— Как мне неприятно оставлять тебя, сегодня вечером!.. Сегодня больше, чем всегда… — подавленная грустью часа, прошептала она.

В комнате лиловатый свет сумерек боролся со светом свеч. На краю стола стояла холодная, уменьшившаяся на два глотка, чашка чаю. Сверху высоких хрустальных ваз, цветы казались белее. Подушка дивана сохраняла еще отпечаток лежавшего на ней тела.

Колокол Св. Троицы начал звонить.

— Боже мой, как поздно! Помоги мне надеть плащ, — возвращаясь к Андреа, сказало бедное создание.

Он снова сжал ее в своих объятиях, повалил ее, осыпал бешеными поцелуями, слепо, страстно, не говоря ни слова, с пожирающим жаром, заглушая плач на ее устах, заглушая на ее устах и свой почти непреодолимый порыв крикнуть имя Елены. И над телом ничего не подозревающей женщины совершил чудовищное святотатство.

Несколько минут оставались обвившись. Погасшим и опьяненным голосом, она сказала:

— Ты берешь мою жизнь!

Она была счастлива этим страстным насилием. Сказала:

— Душа, душа моя, вся — вся моя!

Сказала, счастливая:

— Я чувствую биение твоего сердца… такое сильное, такое сильное!

Потом, со вздохом, сказала:

— Дай мне встать. Я должна уходить.

У Андреа было бледное искаженное лицо убийцы.

— Что с тобой, — нежно спросила она.

Он хотел улыбнуться ей. Ответил:

— Я никогда не испытывал такого глубокого волнения. Думал, что умру.

Подошел к одной из ваз, вынул ветку цветов, передал ее Марии, провожая ее к выходу, почти торопя ее уходить, потому что всякое движенье, всякий взгляд, всякое слово ее причиняло ему невыносимую муку.

— Прощай, любовь моя. Мечтай обо мне! — сказало бедное создание, на пороге, со своей беспредельной нежностью.

Утром 20-го мая, Андреа Сперелли шел вверх по залитому солнцем Корсо, перед дверью в Кружок его окликнули.

На тротуаре стояла кучка его друзей, глазевших на прохожих и злословивших. Тут были Джулио Музелларо, Людовико Барбаризи, герцог Гримити, Галеаццо Сечинаро, был Джино Бомминако и несколько других.

— Ты не знаешь о событии этой ночи? — спросил его Барбаризи.

— Нет. Какое же событие?

— Дон Мануэль Феррес, министр Гватемалы…

— Ну?

— Был уличен, в разгар игры, в мошенничестве.

Сперелли совладал с собой, хотя кое-кто из присутствовавших смотрел на него с лукавым любопытством.

— А как?

— При этом был и Галеаццо, даже играл за тем же столом.

Князь Сечинаро начал передавать подробности.

Андреа Сперелли не прикидывался безразличным. Наоборот, слушал с внимательным и серьезным видом. Наконец сказал:

— Мне это очень неприятно.

Оставался несколько минут в компании, потом стал прощаться с друзьями, чтобы уходить.

— Какой дорогой идешь? — спросил Сечинаро.

— Домой.

— Я тебя провожу немного.

Пошли по направлению к улице Кондотти. Корсо, от Венецианской площади до площади Народа, был как ликующая река света. Дамы, в светлых весенних нарядах, проходили вдоль сверкающих витрин. Прошла княгиня Ферентино с Барбареллой Вити, под кружевным зонтиком. Прошла Бьянка Дольчебуоно. Прошла молодая жена Леонетто Ланцы.

— Ты знавал этого Ферреса? — спросил Галеаццо молчавшего Сперелли.

— Да, познакомился в прошлом году, в сентябре, в Скифанойе, у моей сестры Аталета. Жена — большая подруга Франчески. Поэтому происшедшее мне очень неприятно. Следовало бы постараться по возможности меньше предавать это гласности. Ты оказал бы мне большую услугу, если б помог мне…

Галеаццо выказал сердечную готовность.

— Думаю, — сказал он, — что скандала отчасти можно было бы избежать, если бы министр просил отставки у своего правительства, но немедленно, как ему и было предложено председателем Кружка. Но беда в том, что министр отказывается. Сегодня ночью у него был вид оскорбленного человека: повышал голос. Но доказательства были налицо! Следовало бы убедить его…