Владислав Реймонт - Земля обетованная

— Сейчас я даю уроки дочери Мюллера. Он платит мне три рубля в час.

— Три рубля! Зато вам приходится тащиться на другой конец города, в халупе сидеть… и разговаривать с этим хамом Мюллером тоже удовольствие небольшое… а у меня вы во дворце будете сидеть.

— Там я тоже сижу во дворце, — промямлил Блюменфельд.

— Ну, ладно, там видно будет. Как говорится: свои люди, сочтемся, — сказал он в заключение.

— Когда мы начнем?

— Приходите сегодня после обеда.

— Хорошо, пан Гросглик.

— Позовите ко мне Штеймана.

— Сейчас, пан Гросглик.

Вошедший Штейман с беспокойством ждал распоряжений патрона.

Гросглик, засунув руки в карманы, молча прохаживался по кабинету, потом долго разглаживал бакенбарды и наконец решительно заявил:

— Я давно хотел вам сказать: меня раздражает постоянный звон стаканов и шипение газа.

— Пан Гросглик, мы приходим очень рано и вынуждены поэтому завтракать в конторе.

— И кипятите чай на газе. А кто за газ платит? Я! На мои деньги вы целыми днями распиваете чаи. Это какая-то нелепость! С сегодняшнего дня вы будете платить за газ.

— Но вы ведь тоже пьете…

— Да, и сейчас выпью. Антоний, принеси мне чаю! — громко крикнул он в переднюю, которая выходила в подворотню, и прибавил — Мне вот что пришло в голову. Так и быть, пейте, но за газ платите — вас много, и обойдется вам это недорого, а мне давайте чай в виде процента за пользование газовым устройством и помещением: ведь чай вы пьете в служебное время.

— Хорошо, я передам товарищам.

— Я делаю это для их же блага, потому что сейчас им неловко пить чай: их мучает совесть. А когда каждый заплатит за газ, он будет смело смотреть мне в глаза. Я забочусь об их нравственности, пан Штейман.

— У меня к вам просьба от имени товарищей.

— Говорите, только поскорей: мне некогда.

— Вы обещали в конце полугодия выдать наградные.

— А баланс как?

— Будет готов к сроку: они работают сверхурочно.

— Присядьте, пожалуйста, пан Штейман! Вы, наверно, устали, — вкрадчиво сказал банкир.

— Спасибо, пан Гросглик, меня ждет работа.

— Работа не гусь, из нее сало не вытопишь. Сядьте и послушайте, что я вам скажу: они очень рассчитывают на наградные?

— Они их честно заработали.

— Это я и без вас знаю.

— Простите, пожалуйста, пан Гросглик, — униженно и робко прошептал он.

— Я буду с вами откровенен, как с другом. Ну, сколько я могу им дать?

— Этого я не знаю.

— Допустим, тысячу рублей, — больше при всем желании не могу. Боюсь, мы закончим год с большим убытком.

— По сравнению с прошлым годом оборот увеличился вдвое…

— Ша! Раз я говорю с убытком, значит, так оно и есть. Итак, допустим я выдам тысячу рублей. Сколько у нас в конторе служащих?

— Пятнадцать.

— А в филиале?

— Пять.

— Значит, двадцать человек. Если разделить эту сумму да еще за вычетом процентов в штрафной фонд, сколько придется на каждого? Каких-нибудь тридцать — пятьдесят рублей! А теперь я вас спрашиваю: что можно сделать на такой мизер? Какая от них будет польза?

— При том небольшом жалованье, какое мы получаем, и эти несколько десятков рублей — большое подспорье.

— Пан Штейман, вы глупый человек и к тому же не умеете считать! — Банкир рассердился и забегал по комнате. — Раздать эти деньги все равно что швырнуть их в грязь. Сейчас я вам скажу, кто на что их потратит. Вы приобретете выигрышный билет, — я знаю: вы играете в лотерею. Перельман купит себе новую пиджачную пару, чтобы обольщать работниц. Блюменфельд накупит кучу дурацких нот. Кугельман подарит жене новую шляпку к весеннему сезону. Шульц отправится к мамзелькам. Вильчек… этот их не промотает, а даст в долг под хороший процент. А остальные? Растранжирят до последней копейки! Зачем же зря бросаться деньгами? Нет, как честный гражданин, я не могу этого сделать! — вскричал он, ударяя себя в грудь.

Штейман иронически улыбнулся.

Банкир заметил это и, сев за стол, сердито сказал:

— И вообще нечего рассуждать: не хочу и не дам! Лучше куплю на эти деньги новую мебель для столовой. И вы будете иметь удовольствие говорить: «У нашего патрона столовый гарнитур за тысячу рублей!» Это производит хорошее впечатление! — Он издевательски засмеялся.

Штейман уставился на банкира блеклыми, словно выеденными чернилами, глазами с красными веками и смотрел на него до тех пор, пока тот не стал ерзать на стуле.

— Ну, ладно, так и быть, выдам вам наградные. Знайте, что я умею ценить добросовестный труд, — сказал он, несколько раз пройдясь по комнате.

Затем, порывшись в несгораемой кассе, извлек оттуда пачку пожелтевших векселей и, внимательно просмотрев их, сказал:

— Вот тут векселя на полторы тысячи рублей.

— Фирмы Вассерман и К°, — бегло взглянув на них, заметил Штейман. — Они гроша ломаного не стоят.

— Это еще неизвестно. Правда, фирма объявила о своей несостоятельности, но дела ее еще могут поправиться. И она заплатит все сто процентов.

— Хорошо, если они за сто рублей заплатят пять, но они ни гроша не заплатят.

— Вот векселя, и я желаю вам получить по ним сто пятьдесят рублей за сто. Сейчас я перепишу их на вас.

— Спасибо, пан Гросглик. — Штейман с унылым видом отступил к двери.

— А векселя?

— В конторе и так бумаги хватает.

В конце концов он взял их и вышел.

Прежде чем приняться за дела, банкир вынул из кассы конторскую книгу и в графе «наградные» написал: «Тысяча пятьсот рублей».

Проделав эту операцию, он долго улыбался, с довольным видом разглаживая бакенбарды.

Вскоре в кабинет проскользнул высокий худой, франтовато одетый еврей с золотым пенсне на горбатом носу; у него была рыжая бородка клинышком, разделенные на прямой пробор волосы завивались мелкими завитками, как овечья шерсть, а карие глаза беспокойно перебегали с предмета на предмет. Он беспрестанно облизывал вывернутые, потрескавшиеся губы синеватого цвета и кривил их в презрительной усмешке.

Это был Клейн — близкий родственник банкира и его доверенное лицо.

Он вошел так тихо, что банкир не услышал. Окинув взглядом кабинет, бросил на кресло перчатки, на стул — шляпу и небрежно развалился на диване.

— Как поживаешь, старина? — закуривая папиросу, спросил он.

— Так себе. Ты меня напугал, Бронек! Крадешься, как вор.

— Ничего с тобой не сделается!

— Что нового?

— Много чего. Сегодня стало известно, что Фишбин прогорел.

— Пусть себе прогорает на здоровье. Ну что из себя представлял этот Фишбин? Он как музыкант, который головой, локтями, коленями, руками и ногами одновременно играет на десяти инструментах. Разве так дела делают? У одного заработал десятку, а другой его за дверь вытолкал.

— Говорят, на этой неделе на фабрике Гольдберга будет пожар, — шепотом сообщил Клейн.