Владислав Реймонт - Земля обетованная

— Семь с половиной, — уточнил педантичный Мориц.

— Я сказал так просто, для примера. С вами каждый согласится иметь дело, и вы быстро встанете на ноги. А связавшись с Боровецким, вы идете на риск. К чему вам это? Он большой специалист по красильной части, но не делец. Ну зачем он повсюду болтает, что надо улучшить качество лодзинской продукции! Это глупые разговоры! Что значит «улучшить качество», что значит «покончить с дешевкой»? Это его слова — причем очень глупые! — повысив голос, со злостью сказал он. — Если бы он придумал, как удешевить производство, расширить рынки сбыта, как повысить процентные ставки, вот это было бы умно! А ему захотелось произвести переворот в промышленности! В Лодзи у него этот номер не пройдет, а шею он себе может свернуть! Если бы это касалось только его, никто слова бы не сказал. Хочешь рисковать — твое дело. Взялся за гуж, не говори, что кишка тонка! И вообще, зачем ему фабрика?!

Кнолль предлагал ему двадцать тысяч годовых. Это хорошие деньги! Я сам, может, не имею столько. Так нет, он отказался. Ему, видите ли, фабрика понадобилась, чтобы «улучшить продукцию», чтобы Шае, Цукеру, Кноллю и вообще всем лодзинским фабрикантам испортить гешефт. Хотите знать, зачем это ему? Чтобы поляки могли говорить: «Вы производите дешевку, мошенничаете, эксплуатируете рабочих, а Боровецкий ведет дело честно, добросовестно и солидно!»

— Зачем загадывать так далеко вперед! — Мориц насмешливо фыркнул.

— Тут нет ничего смешного! Меня чутье никогда не обманывает. Когда Куровский основал фабрику, я предвидел, к чему это приведет, и говорил Глянцману: «Построй такую же! Упустишь время, и он съест тебя!» Он не послушался меня, и что же? Остался безо всего и работает в конторе у Шаи, потому что Куровский принимает на фабрику только поляков. И так поставил дело, что с ним трудно конкурировать, а через год будет брать за свои краски столько, сколько ему заблагорассудится. Это бы еще полбеды, но если одному поляку повезет, сюда нахлынут их целые полчища. Может, вы думаете, Травинский не составляет конкуренции Бляхману и Кесслеру? Он им всю коммерцию портит. Сам прибыли не получает — фабрика каждый год приносит дефицит — и другим мешает: снижает цены на товар, повышает жалованье мастеровым и рабочим. Строит из себя филантропа, а другие за это дорого расплачиваются! Вчера у Кесслера остановилась прядильня. Почему, спрашиваете? Потому что рабочие потребовали, чтобы им платили столько же, сколько у Травинского. Положение безвыходное! Ведь фабрика должна в срок поставлять товар заказчику. И ему пришлось согласиться. Если у Кесслера в этом году прибыль уменьшится на десять процентов, пусть благодарит Травинского. Тьфу! Это свинство, больше чем свинство — непростительная глупость! А тут еще Боровецкий сулится «повысить качество продукции». Ха-ха-ха! Это просто смешно! Но если он преуспеет, года через два объявится какой-нибудь Сосновский, а через четыре — таких филантропов будет уже восемь. Они начнут сбивать цены и через десять лет завладеют Лодзью.

Морица насмешил страх банкира.

— Нечего смеяться! Я не бросаю слов на ветер и знаю, с кем мы имеем дело. Нам с ними конкуренции не выдержать: на их стороне вся страна. Поэтому Боровецкого надо уничтожить. Мы должны осознать всю опасность положения и действовать заодно!

— А немцы? — спросил Мориц, поправляя пенсне.

— Эти не в счет! Они рано или поздно уберутся отсюда, а мы останемся! Речь идет о нас. Вы меня поняли, пан Мориц?

— Понял. Но если мой капитал у Боровецкого принесет большую прибыль, я остаюсь с ним, — прошептал Мориц, грызя набалдашник трости.

— Вот это по-нашенски! Но я вам ручаюсь: никакой прибыли вы не получите и можете потерять все.

— Посмотрим.

— Я вам добра желаю и высказываю мнение всех наших лодзинских коммерсантов. Ну подумайте сами, зачем им фабрики? Пускай себе живут в своих имениях, держат скаковых лошадей, охотятся, ездят за границу, шикуют там, чужих жен соблазняют, занимаются политикой. Так нет, им понадобилось «улучшать производство»! Они воображают, что от английского жеребца и водовозной клячи всенепременно родится лорд, со злостью и презрением сказал он.

— Если бы поляки могли жить в деревне и развлекаться, их не было бы в Лодзи.

— Пускай приезжают и работают сторожами, швейцарами, кучерами. У них это хорошо получается, по этой части они большие специалисты. Но зачем браться не за свое дело и портить нам коммерцию!

— До свидания и спасибо за предостережение!

— Я вам скажу, пан Мавриций, наши евреи — скоты, им бы только куш сорвать, в субботу повкусней поужинать да завалиться спать под перину, а о будущем они не думают. Ну, так как, пан Мориц?

— Там видно будет. Значит, вы решили совсем отказать Боровецкому в кредите?

— Не терять же мне из-за него всех клиентов!

— Заговор! — невольно вырвалось у Морица.

— Какой заговор? О чем вы говорите! Это просто самооборона. Будь на месте Боровецкого кто-нибудь другой, его можно было бы слегка придавить, и он испустил бы дух. Но Боровецкого знают как первоклассного специалиста по красильному делу. Посмотрите, как он наладил производство у Бухольца! И потом, у него большие связи, имя его известно в торговом мире, и он пользуется доверием.

— Это верно, и ему еще может улыбнуться счастье, — сказал Мориц и с этими словами вышел.

В конторе он заглянул за перегородку к Вильчеку.

— Пан Вильчек, у старика Грюншпана к вам дело, и притом спешное.

— Знаю, что это за дело. Передайте ему: мне не к спеху продавать участок. Я решил хозяйствовать на этой земле.

— Как хотите! — бросил Мориц и скрылся за дверью.

«Заговор», — думал он, шагая по Пиотрковской, и так был занят своими мыслями, что не заметил Зыгмунта Грюншпана, который, сидя в экипаже, подзывал его знаками.

— Ты что, знакомых уже не узнаешь! — воскликнул он.

— Здравствуй и прощай! Мне некогда!

— Я только хотел тебе сказать: приходи к нам в воскресенье: Меля приезжает.

— Она все еще во Флоренции?

— Да. Они с Ружей совсем помешались. Руже лень было писать отцу, так она по телеграфу передала ему целое письмо в двести сорок слов.

— Наверно, они там неплохо проводят время.

— Ружа скучает, а в Мелю влюбился какой-то итальянский граф и, кажется, собирается приехать в Лодзь.

— Зачем?

— Чтобы жениться на Меле.

— Глупости!

— Говорят тебе, настоящий граф! — воскликнул Зыгмунт, расстегивая сюртук.

— Там графский титул по дешевке можно купить.

Мориц очень торопился, и они расстались.

Как обычно, он направился на фабрику — ему доставляло удовольствие смотреть, как на глазах растут стены. Но сегодня он шел медленней: слова Грюншпана засели в голове, и он снова и снова мысленно возвращался к ним, хотя ему казалось, что банкир сгущает краски и опасения его не обоснованы.