Пелам Вудхаус - Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

– Добавьте шестой! Я позабочусь, чтобы вас исключили из всех ваших клубов.

– А я не состою ни в едином.

– О? – сказал сэр Престон, слегка растерявшись. – Ну, если когда-нибудь вы вздумаете произнести речь в палате лордов, поберегитесь. Я буду на галерее и освищу вас.

Он повернулся и решительным шагом покинул столовую в сопровождении Эдвина, который что-то протестующе блеял. Лорд Бромборо достал из портсигара сигарету.

– Старый осел! – сказал он. – Полагаю, усы ему отстриг отряд граждан, бдящих на страже общества. Ну, как в Америке. Нелепо полагать, что человек может отрастить мерзкую жиденькую карикатуру на усы вроде поттеровских и не вызвать жгучего общественного негодования. Очевидно, они не один месяц его выслеживали. Рыскали в кустах. Выжидали удобного случая.

Что же, моя дорогая, значит, твоя свадьба не состоится. В некотором смысле жаль, потому что я уже купил новые брюки, чтобы вести тебя к алтарю. Ничего не поделаешь.

– Да, ничего не поделаешь, – согласилась Мюриэль. – К тому же скоро можно ждать другой.

Она нежно улыбнулась Брансипету, но на его губах не заиграла ответная улыбка. Он молча горбился над своей яичницей.

Что толку, спрашивал он себя, если свадьба и расстроилась? Ведь сам он не может жениться на Мюриэль. Он нищий художник без будущего. Теперь ему уже никогда не создать смешную зверюшку для кино. Было мгновение, когда его окрылила надежда окрылиться обнажившимся лицом сэра Престона, но она тут же угасла. Без усов сэр Престон Поттер был похож всего лишь на человека без усов.

Тут он осознал, что его гостеприимный хозяин что-то ему сказал.

– Прошу прощения?

– Я сказал: огонька не найдется?

– Ах, извините, – сказал Брансипет.

Он достал зажигалку и взболтнул ее. Потом рассеянно поднес огонек к сигарете во рту его гостеприимного хозяина.

А вернее, поскольку тягостные мысли на время лишили его чувства направления, – к усам, которые волнами колыхались вокруг нее. И в следующий миг заполыхало пламя, повалил едкий дым. Когда же дым рассеялся, только дотлевающая стерня осталась от того, что некогда было одной из двух безобразнейших достопримечательностей Норфолка.

Нечеловеческий крик огласил окрестности, но Брансипет его почти не услышал. Словно в трансе он уставился на маячащее перед ним в сизом тумане лицо, завороженно впивая короткий широкий нос, выпученные глаза, разинутый кривящийся рот. И только когда его гостеприимный хозяин, оскалив зубы и протягивая жаждущие руки, взвился над столом, Благоразумие вновь заняло свой престол. Он скользнул под стол и вынырнул по другую его сторону.

– Хватай его! – гремел разъяренный пэр. – Подставь ему ножку! Придави его к полу!

– Ни в коем случае, – ответила Мюриэль. – Он человек, которого я люблю.

– Ах так! – тяжело дыша, сказал лорд Бромборо, весь подобравшись для нового прыжка. – Ну так он человек, которого я выпотрошу голыми руками… как только изловлю.

– Милый, думаю, я сиганула бы в окно, – нежно посоветовала Мюриэль.

Брансипет торопливо взвесил этот совет и нашел его здравым. Окно, выходившее на подъездную дорогу, было, заметил он, полуоткрыто. В него вливался благоуханный летний воздух, и секунду спустя из него вылился Брансипет. Когда он поднялся с гравия, нечто тяжелое стукнуло его по затылку. Это был кофейник.

Но кофейники, как бы ни был точен прицел, теперь оставляли Брансипета равнодушным. Этот набил ему порядочную шишку, в дополнение к чему он ободрал обе ладони и одно колено. Кроме того, его брюки, его любимые брюки заметно пострадали. Тем не менее сердце пело у него в груди.

Ибо Фиппс ошибся, Фиппс был осел. Фиппс не был способен распознать рыбу, даже окажись она прямо под его носом. Лицо лорда Бромборо не вызывало в памяти рыбу. Оно вдохновляло на нечто куда более прекрасное, куда более богатое киновозможностями, куда более кассовое, чем какая-то там рыба. В слепящий миг озарения, перед тем как нырнуть под стол, Брансипет увидел лорда Бромборо тем, кем он был, – Лягушонком Леонардом.

Он обернулся в ту секунду, когда его гостеприимный хозяин прицеливался в него караваем хлеба.

– Мюриэль! – вскричал он.

– А? – отозвалась обожаемая девушка, которая присоединилась к своему отцу у окна и с интересом наблюдала развертывающуюся сцену.

– Я люблю тебя, Мюриэль!

– Взаимно.

– Но я должен тебя покинуть.

– И правильно сделаешь, – сказала Мюриэль и оглянулась через плечо. – Он пошел за рыбой с рисом под красным соусом. – Тут Брансипет заметил, что лорд Бромборо покинул свою атакующую позицию. – А теперь, – добавила Мюриэль, – он возвращается.

– Ты будешь ждать меня, Мюриэль?

– Хоть вечность.

– Столько не понадобится, – возразил Брансипет. – Скажем, полгода или от силы год. К тому времени я завоюю славу и богатство.

Он бы продолжил свою речь, но тут возвратился лорд Бромборо, нацеливаясь кастрюлькой с рыбой и рисом под красным соусом. С улыбкой, исполненной любви, и воздушным поцелуем Брансипет грациозно отпрыгнул в сторону. Затем повернулся и зашагал по подъездной аллее, упоенно созерцая будущие «роллс-ройсы», икру и шелковое белье, изготовленное по заказу.

© Перевод. Н. Трауберг, наследники, 2012.

– Эй, впереди!

Крик этот, чем-то похожий на стоны погибших душ, прокатился над долиной, и молодой человек у седьмой лунки, с чьих губ он сорвался, поскольку на поле появилась стайка стариков на девятом десятке, взмахнул клюшкой, словно хотел перейти от слов к делу. Потом он ее опустил и присоединился к тем, кто сидел на местах для зрителей.

– Не стоит, – мрачно сказал он.

Старейшина, часто посещавший поле в хорошую погоду, серьезно кивнул.

– Вы правы, – сказал он. – Нехорошо бросать мяч в человека. Если я делал это в добрые старые дни, я потом всегда жалел. Что-то есть в укоризненном взгляде жертвы, когда вы встречаете ее в клубном баре. Вроде раненой устрицы. Подожди, пока он отойдет подальше, говорит нам Писание. Удар такого рода пошел на пользу только Уилмоту Бингу.

Два молодых человека вздрогнули.

– Вы собираетесь рассказать историю?

– Да.

– Но…

– Я знал, что вы будете рады.

Уилмот (продолжал старец) был в то время очень приятен. Особенно его украшали четкие черты лица и великолепный удар. Глядя на него в лучшие минуты, сторонние люди удивлялись, что он не выкроил двух дней, чтобы победить на Открытом чемпионате. Удивлялись они и тогда, когда узнавали, что гандикап его – двадцать шесть. У юного Уилмота был роковой недостаток – нетерпение. Вообще же его честность и ясный взгляд завоевывали всех поголовно.

Как-то я заметил в этом взгляде некоторую туманность и понял, что Уилмота что-то гнетет. Когда за ленчем в клубе он отказался от пудинга с почками, я посмотрел на него со значением, и он, сильно краснея, открыл мне душу.