Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

Снова началась прежняя жизнь. Полина и Лазар из-за суровой зимы сидели дома, не показывая носа на улицу. Первое время Лазар был так печален, так пристыжен и озлоблен против всех, что Полина ухаживала за ним, как за больным, проявляя бесконечную снисходительность. Она даже чувствовала жалость к этому большому ребенку, неудачи которого объяснялись нервностью, недостатком воли и выдержки. Мало-помалу она стала для него чем-то вроде ворчливой мамаши, старающейся его вразумить. Сначала Лазар горячился, уверял, что будет работать как простой крестьянин, а потом начал строить один за другим безумные планы, которые помогут ему немедленно разбогатеть; он стыдился своего дармоедства, не желал больше и часу оставаться обузой для семьи. Шли дни, Лазар непрерывно откладывал осуществление своих замыслов, ограничиваясь тем, что каждое утро вносил изменения в свои проекты, которые в кратчайший срок должны вознести его на вершину, дать ему почести и богатство. Полина, напуганная лживыми признаниями тетки, успокаивала его: кто требует, чтобы он так ломал себе голову? Весною он начнет подыскивать должность и, разумеется, найдет что-нибудь подходящее, а пока ему необходимо отдохнуть. К концу месяца ей удалось укротить его, он покорно предавался безделью, зубоскаля по поводу того, что он называл «идиотским существованием».

Полина с каждым днем все больше и больше ощущала в Лазаре что-то непонятное, тревожное, и это возмущало ее. Слушая, как он издевается надо всем, монотонным и резким голосом говорит о небытии, она думала, пусть уж лучше сердится, вспыхивает как порох и строит карточные домики, которые тут же рассыпаются. Среди зимней тишины Бонвиля, в этой заброшенной, глухой дыре как бы снова возродились его парижские впечатления, прочтенные книги, споры с товарищами по институту. Все это было пропитано плохо переваренным пессимизмом, от которого остались лишь гениальные парадоксы, мрачная, зловещая поэзия Шопенгауэра. Девушка прекрасно понимала, что кузен обвиняет все человечество главным образом из-за своего поражения, из-за краха завода, от которого, как ему казалось, рухнула вселенная. Не желая углубляться в истинные причины, Полина горячо возражала ему, когда он, продолжая развивать свою старую тему, отрицал прогресс, говорил о бесплодности науки. Разве скотина Бутиньи не собирается нажить целое состояние на производстве соды для промышленности? К чему же тогда разоряться на какие-то исследования, пытаться раскрыть новые законы, если невежество одержало верх? И каждый раз, злобно скривив губы, он заканчивал спор словами, что наука лишь тогда принесет пользу, когда будет изобретен способ взорвать всю вселенную при помощи какого-нибудь гигантского снаряда. Затем следовал град холодных насмешек над коварством слепой Воли, которая руководит миром, над бессмысленной и нелепой жаждой жизни. Жизнь сплошное страдание. Он приверженец индийских факиров, проповедующих, что гибель мира несет освобождение человечеству. Он говорил, что ему претит всякая деятельность, предсказывал, что человечество в конце концов согласится на самоубийство и откажется давать жизнь новым поколениям, когда люди осознают, какую нелепую и жестокую комедию заставляет их разыгрывать неведомая сила, и тогда все рухнет в бездну. Полина выходила из себя, пыталась опровергнуть его, но терпела поражение, так как была невежественна в этих вопросах и не обладала, как выразился Лазар, «метафизическим мышлением». Однако она не желала признать себя побежденной, а когда Лазар однажды прочитал ей выдержки из произведений Шопенгауэра, она решительно послала к черту этого философа, который так оклеветал женщин. Если бы он не любил животных, она удушила бы его собственными руками. Здоровая, довольная настоящим и уповающая на будущее, Полина заставляла Лазара умолкать, заливаясь звонким смехом, — она побеждала своей жизнеутверждающей женственностью.

— Ах! — воскликнула она. — Ты говоришь глупости… О смерти будем думать, когда состаримся.

При упоминании о смерти, о которой Полина говорила так просто и весело, он всякий раз становился серьезен и отводил глаза. Обычно он менял тему, шепча:

— Умирают в любом возрасте.

Наконец Полина поняла, что мысль о смерти приводит Лазара в ужас. Она вспомнила его страшный вопль на берегу в сумерки, когда они вместе созерцали звездное небо. Теперь она стала замечать, что иногда во время беседы он бледнеет, замыкается в себе, словно пытаясь скрыть позорную тайну. Она была крайне изумлена, откуда этот страх перед небытием у ярого пессимиста, который призывал погасить звезды, точно свечи, и предсказывал гибель всего человечества. То была давнишняя болезнь, и Полина даже не подозревала, насколько она серьезна. По мере того как Лазар становился старше, его все чаще преследовал призрак смерти. До двадцати лет он ощущал лишь ее холодное дуновение. А теперь стоило ему положить голову на подушку, как мысль о конце леденила его душу. Начались бессонницы, он не мог примириться с роковой неизбежностью, которая развертывалась перед ним вереницей мрачных картин. А потом, когда, изнемогая от усталости, Лазар наконец засыпал, он вдруг вскакивал, словно от толчка, с расширенными от ужаса глазами, и, ломая руки, шептал во мраке: «Боже мой! Боже мой!» Сердце его чуть не разрывалось, ему казалось, что он умирает; он зажигал свет, просыпался окончательно и только тогда немного успокаивался. После этих страхов у Лазара оставалось чувство стыда. Как глупо призывать бога, в которого не веришь! Это древнее наследие, это человеческая слабость, взывающая к небесам, когда рушится мир! Тем не менее каждую ночь повторялось одно и то же, подобно пагубной, истощающей страсти, которой не в силах противостоять разум. Впрочем, зачастую и днем многое напоминало ему о смерти: случайно брошенная фраза, мимолетная мысль, какой-нибудь штрих, подмеченный в жизни или в книге. Как-то вечером Полина читала дяде газету — фантастический рассказ о том, что в двадцатом веке в небе будет летать множество воздушных шаров, перевозящих пассажиров с одного континента на другой. Лазар вышел из комнаты, взволнованный, размышляя о том, что его уже тогда не будет на свете, он не увидит этих воздушных шаров, которые теряются в грядущих веках — в небытии, их стремительный полет наполнял душу Лазара ужасом. Тщетно уверяют философы, что ни одна искорка жизни не пропадает; его «я» яростно возражало против конца. В этой борьбе он уже лишился своей жизнерадостности. Полина, не всегда понимая смены его настроений, наблюдала за ним в часы, когда он, нервничая и стыдясь, скрывал свою душевную рану. Она чувствовала сострадание к нему, потребность быть доброй, сделать его счастливым.