Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни

Они проводили дни в большой комнате третьего этажа, среди водорослей, банок и инструментов, которые Лазар даже не имел сил убрать; водоросли осыпались, реактивы в банках выцветали, а инструменты ржавели, покрываясь пылью. Лазар и Полина были одни, им было уютно среди этого беспорядка. Часто с утра до ночи декабрьские дожди барабанили по черепичной крыше. Западный ветер гудел, как орган, врываясь сквозь щели окон. Проходили целые недели без единого луча солнца, они видели лишь серое море, необъятную серую пелену, которая, казалось, поглотила всю землю. Чтобы убить время, Полина занялась составлением коллекции флоридей, собранных весной. Сначала Лазар от нечего делать только наблюдал, как Полина наклеивает хрупкие древовидные растения красноватых и нежно-голубых тонов, похожие на рисунки акварелью. Затем праздность наскучила ему, и, забыв о своей проповеди безделья, он освободил рояль, заставленный изогнутыми колбами и грязными склянками. Через неделю Лазар целиком отдался музыке. Снова всколыхнулось прежнее, заветное, в незадачливом ученом и предпринимателе проснулся художник. Как-то утром он играл «Марш Смерти» из великой симфонии «Скорбь», которую он хотел написать когда-то, Лазара снова осенило вдохновение. Все остальное казалось ему негодным, он оставит только марш. Какой сюжет! Какое произведение можно создать! Он выразит в нем всю свою философию. Сначала жизнь возникает из эгоистической прихоти неведомой силы; затем приходит иллюзия счастья, а под конец наступает разочарование во всем; яркими мазками он изобразит близость влюбленных, резню на поле боя, бога, распятого на кресте; горестный вопль становится все громче, переходит в стенание толпы, устремляется к небу и завершается гимном освобождения, сладостной, дивной песнью ликования в час гибели вселенной. На другой день он принялся за работу, барабанил по клавишам, исписывал страницы черными нотными знаками. Все более дряхлевший инструмент хрипел, и Лазару приходилось подпевать, гудя, как колокол. Ни одно дело не захватывало его так, он забывал поесть, он оглушал Полину, а она по доброте своей находила симфонию прекрасной и переписывала для него набело отдельные отрывки. На этот раз он создаст шедевр; Лазар был в этом уверен!

Однако вскоре он стал остывать. Надо было только написать вступление, но оно не давалось ему. Он курил папиросу за папиросой, сидя над партитурой, разложенной на столе, а Полина с неуклюжестью ученицы проигрывала отдельные части симфонии. Именно в эту пору их интимность стала опасной. Лазар отдохнул, мысли его не были поглощены неприятностями, связанными с заводом. Теперь, когда он находился взаперти рядом с кузиной, кровь в нем бурлила, он любил ее все горячее. Она так весела, так добра, так самоотверженна! Сперва он думал, что это лишь чувство благодарности, что снова возродилась братская любовь, которую она внушала ему в детстве. Но постепенно затаенное до сих пор желание пробудилось в нем. В этом младшем братишке он увидел наконец женщину, которую прежде часто обнимал за плечи, не испытывая волнения, не ощущая ее аромата. Тогда Лазар начал краснеть, как и Полина, при малейшем прикосновении. Он не решался больше приблизиться к девушке, наклониться, стоя позади ее стула, когда она переписывала ноты. Если их руки встречались, они начинали бормотать что-то невнятное, дыхание перехватывало, щеки становились пунцовыми. С той поры потянулись дни в томительном напряжении, это мучило их, они испытывали смутную потребность в счастье, которого им не хватало.

Иногда, чтобы избавиться от этого мучительного и сладостного смущения, Полина начинала шутить с присущей ей очаровательной смелостью чистой девушки, знающей все.

— Ах да! Я не рассказывала тебе? Мне снилось, что твой Шопенгауэр, узнав на том свете, что мы поженились, как-то ночью явился и стал тащить нас за ноги с кровати.

Лазар смущенно улыбался. Он прекрасно понимал, что она насмехается над его вечными противоречиями; но безграничная нежность к ней наполняла его и преодолевала отвращение к жизни.

— Будь снисходительна, ведь ты знаешь, как я люблю тебя, — тихо сказал он.

Она сделала строгое лицо.

— Берегись! Ты отдаляешь свое освобождение… Ты стал предаваться эгоистическим иллюзиям.

— Замолчи, злючка!

Он начал гоняться за ней вокруг комнаты, а Полина продолжала сыпать цитатами из философии пессимизма, произнося их назидательным тоном профессора Сорбонны. Поймав Полину, Лазар не посмел обнять девушку, как прежде, или ущипнуть ее в наказание.

Но однажды погоня была особенно ожесточенной, он крепко схватил ее за талию. Она вся звенела от смеха. Он прижал ее к шкафу, обезумев от того, что она отбивается.

— Теперь не уйдешь… Ну! Ну! Что с тобой сделать?

Лица их касались, она продолжала смеяться, но уже слабея.

— Нет, нет, пусти меня, я больше не буду.

Он крепко поцеловал ее в губы. Комната завертелась, казалось, огненный вихрь подхватил их и унес в пространство. Она стала падать навзничь, но, сделан над собой усилие, вырвалась. С минуту они стояли смущенные, сильно покраснев и опустив глаза. Затем она села, чтобы передохнуть, и серьезно, недовольным тоном сказала:

— Ты сделал мне больно, Лазар.

С того дня он стал избегать Полину, боялся ее влажного, теплого дыхания, даже шуршания ее платья. Мысль о непростительной ошибке, о грехопадении за запертой дверью возмущала его порядочность. Несмотря на инстинктивное сопротивление девушки, он чувствовал, что она принадлежит ему; в его объятьях у нее кружится голова, она любит его и готова отдаться, если он этого потребует. Лазар хотел быть благоразумным за двоих, он понимал, что только он будет виноват, только он один благодаря своему опыту может предотвратить беду. Но эта борьба с самим собой усиливала его чувство. Все разжигало эту страсть: бездействие первых недель, его мнимый отказ от всего, отвращение к жизни, порождавшее яростное стремление жить, любить, заполнить скуку и пустоту новыми страданиями. Теперь музыка еще больше воодушевляла его, музыка, которая на неустанно растущих крыльях звуков уносила их обоих в страну мечты. Лазар поверил в великое призвание, поклялся, что будет развивать свой талант. Да, несомненно, он станет знаменитым музыкантом, ибо для этого ему достаточно черпать в своем сердце. Все казалось ему облагороженным, он боготворил своего ангела-хранителя и молился на Полину, но ему даже в голову не приходило ускорить свадьбу.

— Вот прочти письмо, я только что получил его, — сказал встревоженный Шанто, обращаясь к жене, которая вернулась из Бонвиля.

Это было опять письмо от Саккара, на сей раз угрожающее. С ноября он неоднократно писал им, требуя отчета о положении дел. Ввиду того что Шанто отвечали уклончиво, он сообщал в конце, что осведомит об их отказе опекунский совет.