Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

Позвоночник Жака пылал, ему пришлось повернуться на живот, но вдруг он привскочил, точно ужаленный, и опять растянулся на спине: мысль, дотоле неясная, с такой остротой пронзила его мозг, словно в него воткнули клинок. Ведь его с детских лет томит и терзает желание убить, эта навязчивая идея наполняет его ужасом, почему же ему не убить Рубо? Может быть, расправившись с заранее намеченной жертвой, он навсегда утолит снедающую его жажду убийства и тем самым не только совершит нужное дело, но еще и исцелится! Господи, исцелится! Освободится от кровавого наваждения, сможет обладать Севериной, и в нем не будет пробуждаться свирепый дикарь, самец, готовый вспороть брюхо самке и унести ее труп на спине! Жак покрылся испариной, и вдруг с пугающей ясностью ему представилось, как он заносит руку с ножом и вонзает его в горло Рубо с такой же силой, с какой тот вонзил нож в горло старика; вид крови, бьющей фонтаном из раны, обагряя его руки, конечно, принесет, не может не принести ему успокоение, насытит его. Да, он убьет Рубо, решено! Ведь это путь к исцелению, к любимой женщине, к богатству! Уж коли ему суждено убить, он убьет этого человека, по крайней мере он будет сознавать, что делает, это ему подсказывают и разум, и логика, и выгода!

Пробило три часа, теперь, когда решение принято, он должен во что бы то ни стало заснуть. Жак уже было задремал, как вдруг по его телу будто прошла судорога, и он, задыхаясь, сел в постели. Убить этого человека? Господи, но по какому праву? Когда его донимает муха, он, не задумываясь, убивает ее, прихлопнув ладонью. Как-то ему под ноги бросилась кошка, он пнул ее ногой и перебил позвоночник, но он не собирался ее убивать. А ведь тут речь идет о человеке, о его ближнем! Жак вынужден был заново перебрать все доводы, чтобы подтвердить свое право на убийство, право сильных, которые пожирают слабых, если те мешают им. Ведь сейчас жена Рубо любит его, Жака, она сама стремится к освобождению, чтобы затем выйти за него замуж, принеся ему при этом в дар свое имущество. Он устраняет препятствие, я только. Ведь когда в лесной глуши сходятся два волка, преследующие одну и ту же волчицу, более сильный перегрызает глотку другому. И в незапамятные времена, когда люди жили в пещерах, точно дикие звери, женщина, к которой вожделели многие, доставалась самому свирепому: он брал ее с бою, руками, обагренными кровью соперников, и уволакивал в свое логово. Выходит, это закон жизни, и ему следует подчиняться, откинув привычные представления, — ведь они сложились позднее, когда люди стали жить вместе. Постепенно Жак опять проникся уверенностью, что он вправе убить соперника, и решимость вновь возродилась в нем: завтра же он выберет подходящее место и час, заранее все подготовит. Лучше всего, пожалуй, покончить с Рубо ночью, где-нибудь на станции, когда тот совершает обход, — решат, что его убили воры, которых он поймал на месте преступления. Там, за глыбами угля, было укромное местечко, только как его туда завлечь? И Жак по-прежнему не мог сомкнуть глаз, он рисовал себе картину убийства, обдумывал, где удобнее остановиться, как ловчее нанести удар, чтобы разом прикончить Рубо; но, пока мысли его были заняты всеми этими подробностями, в душе его вновь подымалось какое-то глухое, но непобедимое отвращение, все существо охватывал внутренний протест. Нет, нет, он не зарежет Рубо! Ведь это чудовищно, немыслимо, невозможно! В нем громче и громче звучал возмущенный голос цивилизованного человека, недаром же ему с детства прививали незыблемые правила, переходившие из поколения в поколение. «Убивать нельзя!» Этот непререкаемый запрет он всосал с молоком матери, его мозг — мозг человека, воспитанного в духе морали современного общества, — с омерзением отвергал самую мысль об убийстве, едва он по-настоящему задумывался над этим. Можно еще убить защищаясь или в безотчетном порыве ярости! Но убить преднамеренно, по расчету, из выгоды — нет, нет, никогда!

Уже брезжил рассвет, когда Жак наконец забылся, однако и в полудреме он продолжал ужасный спор с самим собою. Наступившие затем дни были самыми горестными в его жизни. Он избегал Северины, боялся взглянуть ей в глаза и отменил назначенное на субботу свидание. Но в понедельник они все же увиделись, и, как спасался Жак, ее кроткие, бездонные голубые глаза наполнили его отчаянием. На этот раз она даже не упомянула о муже, ни словом, ни жестом не пыталась подтолкнуть Жака к действию, только глаза се красноречиво вопрошали его, молили. Читая в них нетерпение и упрек, Жак пытался отвести взор, но Северина снова и снова пристально глядела на него, будто удивляясь, как можно колебаться, когда речь идет о счастье. Уходя, он порывисто обнял ее, давая ей этим понять, что принял решение. Но не успел он спуститься по лестнице, как в душе его вновь началась борьба. Когда спустя два дня они опять встретились, он был бледен и в замешательстве опускал глаза, точно трус, у которого недостает мужества совершить нужный поступок. Не говоря ни слова, Северина кинулась ему на шею и горько зарыдала — она так несчастна!.. Жак был потрясен, он глубоко презирал себя. Нет, больше тянуть было нельзя.

— Встретимся там, в четверг, хорошо? — сказала она чуть слышно.

— Да, да, я буду тебя ждать.

В тот четверг ночь была очень темной, на небе, затянутом плотным густым туманом, пришедшим с моря, не видно было ни единой звезды. Как обычно, Жак пришел первым и, остановившись за домом Сованья, ожидал Северину. Но мрак был столь непроницаем, а она приблизилась такими легкими шагами, что он не мог ее разглядеть и вздрогнул, когда она прикоснулась к нему. Обняв его, Северина почувствовала эту дрожь и с беспокойством прошептала:

— Я тебя напугала?

— Что ты, ведь я ждал тебя… Походим немного, сегодня нас никто не увидит.

Обнявшись, они неторопливо бродили по пустырям. Позади депо газовые рожки попадались редко и не в силах были победить тьму, но вдали, у вокзала, они горели во множестве, напоминая яркие искорки.

Любовники долго прогуливались, не произнося ни слова. Северина опустила голову на плечо Жака, время от времени она приподнимала ее и целовала его в шею, тогда он наклонялся и возвращал поцелуй, касаясь губами корней ее волос у виска. И вдруг тишину разорвал одиночный низкий звук: это на далеких колокольнях пробило час ночи. Молодые люди по-прежнему ходили в обнимку, они молчали, но и без слов понимали друг друга. Оба думали об одном — достаточно им было встретиться, и роковая мысль, как навязчивая идея, овладевала ими. Безмолвный спор все еще длился, но зачем произносить вслух ненужные слова, пора начать действовать. Каждый раз, целуя Жака и прижимаясь к нему, она чувствовала, как от ножа оттопыривается его брючный карман. Стало быть, он решился?