Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

Однако мысли лихорадочно теснились в ее голове, губы сами собой раскрылись, и Северина неслышно зашептала:

— Он только что заходил домой, сперва я не поняла для чего… А потом увидела, как он схватил револьвер, который забыл на столе… Вот увидишь, он сейчас пойдет с обходом.

Опять воцарилось молчание, они прошли так шагов двадцать, и только тогда Жак проговорил:

— Прошлой ночью воры утащили отсюда свинец… Он наверняка сейчас сюда явится.

При этих словах Северина затрепетала, любовники опять умолкли и замедлили шаг. И тут молодую женщину охватило сомнение: а вдруг у него в кармане вовсе не нож? Она дважды подряд поцеловала Жака, чтобы окончательно убедиться. Однако, хотя она прижималась при этом к его бедру, полной уверенности у нее не было, тогда она опять поцеловала его и, будто ненароком, ощупала рукой вздувшийся карман. Да, то был нож. Догадавшись, в чем дело, Жак сильно прижал ее к груди и, запинаясь, прошептал на ухо:

— Он придет… Ты будешь свободна.

Итак, они решились на убийство! Теперь им казалось, что они уже не ступают по земле, что какая-то неведомая сила слегка приподнимает их и несет вперед. Их чувства — особенно осязание — внезапно крайне обострились, даже чуть заметное пожатие руки приносило боль, а когда они едва прикасались друг к другу губами, им казалось, будто что-то царапает их по коже. Сейчас оба отчетливо слышали звуки, которые до того не достигали их слуха: далекий шум колес и слабое пыхтение паровозов, приглушенные удары и чуть слышные шаги во тьме. Отныне ночной мрак не мешал им видеть, они различали темные очертания предметов, как будто туман, прежде застилавший их зрение, рассеялся; возле них пронеслась летучая мышь, и они долго следили, как она петляет вокруг. Укрывшись за грудой каменного угля, они замерли в неподвижности, напрягая зрение и слух, внутренне собравшись, точно готовясь к прыжку. Они тихо перешептывались:

— Слышишь, там кто-то зовет на помощь?

— Нет, это передвигают вагон на запасной путь.

— Взгляни налево, там кто-то идет. Шуршит песок.

— Да нет, это крысы уголь ворошат.

Прошло несколько минут. Внезапно Северина теснее прижалась к Жаку:

— Вот он…

— Где? Я ничего не вижу.

— Он обогнул товарное депо и идет прямо на нас… Смотри, его тень видна на белой стене!

— Как? Вот это темное пятнышко?.. Стало быть, он один?

— Ну да, один, совершенно один.

И в этот решающий миг она в страстном порыве бросилась ему на шею и приникла пылающими губами к его губам. Казалось, этим долгим страстным поцелуем она стремится влить в его жилы свою кровь. О, как она любила его, Жака, и как ненавидела того, другого! Если б только у нее хватило мужества, она бы уже давно совершила это сама, чтобы избавить Жака от такого ужаса, но нет, убийство — не женское дело, ее руки слишком слабы, они не удержат нож, такое по плечу лишь мужчине. Пусть же по крайней мере этот бесконечный поцелуй вдохнет в него решимость, ведь это ее молчаливый обет — всецело и безраздельно принадлежать ему, ее священная клятва. Издали донесся свисток паровоза — он прозвучал в ночи, как скорбный сигнал бедствия; откуда-то докатился грохот, точно размеренно поднимался и опускался гигантский молот; с моря полз туман, по небу медленно плыли клубящиеся волны, от них то и дело отрывались огромные хлопья и словно гасили на мгновение яркие искры газовых рожков. Когда Северина оторвалась наконец от Жака, ей почудилось, будто она слилась с ним, растворилась в нем без остатка.

Порывистым движением он раскрыл нож. Но тут же выругался сквозь зубы:

— Проклятье! Все пропало, он уходит!

И в самом деле, тень, двигавшаяся по стене, замерла шагах в пятидесяти от них, а потом переместилась влево: человек удалялся размеренным шагом ночного сторожа, который не обнаружил ничего подозрительного.

Тогда Северина толкнула Жака:

— Вперед, вперед!

И оба двинулись — он первый, она за ним, — оба бесшумно заскользили во тьме, выслеживая человека, за которым охотились. На мгновение, возле ремонтных мастерских, они потеряли его из виду, потом пересекли напрямик запасной путь и вновь различили Рубо в каких-нибудь двадцати шагах. Они пробирались, прячась в тени строений, — один неосторожный шаг мог их выдать!

— Нет, не нагнать нам его, — пробурчал Жак. — Коли он дойдет до будки стрелочника, считай — ускользнул.

Она по-прежнему жарко шептала ему в спину:

— Вперед, вперед!

В эту минуту Жак ощущал в себе решимость убить; погруженные во тьму огромные пустыри, по-ночному унылая территория большой станции укрепляли его в этом решении, как укрепляет злую волю преступника разбойничий притон. Торопливо пробираясь вперед крадущейся походкой, он подстегивал себя, продолжая рассуждать, приводить все новые и новые доводы, подтверждавшие, что задуманное убийство — мудрый и законный акт, что такой выход подсказан логикой. Совершив его, он лишь осуществит свое право, жизненное право, ибо для того, чтобы жить, ему необходимо пролить кровь другого. Один удар ножом — и он завоюет свое счастье!

— Не нагнать нам его, не нагнать! — в ярости повторял Жак, заметив, что тень уже переместилась за Судку стрелочника. — Все пропало, он как пить дать уйдет!

Но она вдруг судорожно вцепилась в его руку и вынудила остановиться:

— Гляди, он опять сюда приближается!

И в самом деле Рубо возвращался. Он было двинулся направо, но потом повернул назад. Быть может, смутно почувствовал, что за ним по пятам следуют убийцы. Но, так или иначе, он, как и раньше, шел спокойной походкой, точно добросовестный сторож, который не хочет вернуться к себе, самолично не проверив, что все обстоит благополучно.

Жак и Северина разом остановились и замерли как вкопанные. По воле случая они очутились возле груды угля. Плотно прижались спинами к черной стене, словно стремясь уйти в нее, слиться с нею, и будто растворились в чернильной тьме. Оба затаили дыхание.

Жак видел: Рубо идет прямо на них. Их разделяло всего каких-нибудь тридцать метров, и каждый шаг этого человека — размеренный и четкий, чем-то напоминавший неумолимый маятник судьбы, — сокращал расстояние. Осталось двадцать шагов, потом десять, вот-вот Рубо окажется перед ним, и тогда он, Жак, размахнется и всадит ему нож в глотку, а потом повернет справа налево, чтоб задушить крик. Секунды тянулись бесконечно, мысли бурным потоком проносились в голове, он потерял представление о времени. Доводы, толкавшие его на убийство, вновь промелькнули в мозгу, он отчетливо увидел картину убийства, мгновенно оценил его причины и последствия. Еще пять шагов. Жак весь напрягся, как струна, его решение было непоколебимо. Да, он убьет и твердо знает почему.

Два шага, один… И тут воля изменила Жаку. Что-то оборвалось у него внутри. Нет, нет! Он не убьет, он не может убить беззащитного человека! Одних доводов рассудка для убийства мало, только свирепый инстинкт может заставить человека наброситься на свою жертву, только жажда крови или неистовая страсть могут толкнуть его на преступление. Говорят, человеческая мораль — лишь плод идей о справедливости, переданных нам предшествующими поколениями. Но что из того? Все равно он не вправе убить, напрасно убеждать себя в том, будто можно присвоить себе такое право.