Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

И он сел к столу и написал письмо своему товарищу по хедеру. На витиеватом древнееврейском языке, как пишут уважаемым людям и настоящим знатокам Торы, со множеством поговорок и цитат из Геморы, с пространными старомодными восхвалениями в адрес достопочтенного адресата, заслужившего восхищение и всевозможные почести своими добродетелями и благородством. Он просил Нисана соблаговолить прийти к нему на фабрику, чтобы обсудить чрезвычайно важные дела. И добавлял, что отнюдь не из высокомерия или, не дай Бог, пустой гордыни он просит высокочтимого гостя прийти к нему, а не идет к гостю сам, но по причинам, понятным разумному человеку, к числу которых, несомненно, принадлежат его, Макса Ашкенази, честь и то обстоятельство, что он не может покинуть территорию фабрики. Мудрецу достаточно намека! «Будет очень приятно видеть высокоуважаемого гостя в моем убогом шатре», — закончил Ашкенази и подписался: «От меня, ожидающего вашего визита, Симха-Меер а-Леви [147] То есть левит, представитель колена Леви, избранного для служения Богу. Ашкенази».

Он написал это длинное послание самыми красивыми буквами с завитушками, с удовольствием переписал его и отдал одному из своих людей, наказав посыльному достать адресата из-под земли и вручить ему письмо. Небось на бирже он его найдет.

Несколько часов комитет дискутировал по поводу этого послания из вражеского лагеря. Проигнорировать его? Ответить отказом? Или принять приглашение? Тевье не советовал идти. Он опасался провокации. Может быть, там сидит полиция, и Нисана сразу же арестуют. Но Нисан не верил в это. Нет, Ашкенази не так глуп, чтобы пойти сейчас на такое. Он человек практичный, разумный, и если он посылает письмо с предложением поговорить о чрезвычайно важных делах, стоит его выслушать. Противника надо знать как следует. Но Нисан не хотел идти один, чтобы не вызвать подозрений у рабочих. И вечером кружными путями он отправился на фабрику с двумя сопровождающими. Ворота тяжело, как в тюрьме, отворились и закрылись снова. Макс Ашкенази ждал у открытой двери своего кабинета. Увидев трех человек, он нахмурился. Он предпочитал разговаривать с глазу на глаз. Однако он тут же надел на лицо веселую и гостеприимную маску и пожал руки всем троим.

— Очень рад, — заговорил он на своем небезупречном немецком. — Прошу вас, господа.

Разговор начался с Торы.

— Я тут же узнал вас… тебя, — сказал он Нисану. — Все-таки знатока Торы отличаешь сразу…

Он не знал, как ему обращаться к Нисану: на «ты», как к бывшему товарищу по хедеру, или на «вы» — поэтому он немного путался. Но Нисан держался холодно и отстраненно, и Ашкенази стал обращаться к нему на «вы» и по-немецки.

— Прошло уже много времени с тех пор, как мы учились у вашего отца, реб Носке. Но я все еще помню наш последний урок, — сказал он с сияющим лицом. — Я по-прежнему помню его наизусть…

Он взглянул на сидящих вокруг и начал быстро пересказывать тот урок из Геморы, так же крутя при этом пальцем, как в дни, когда они действительно изучали Гемору.

— Вы это помните, Нисан? — спросил он.

— Я больше этим не занимаюсь, — холодно ответил тот.

— Жаль, жаль, — печально сказал Ашкенази. — А я, хотя я и очень занят, люблю иной раз заглянуть в священную книгу. Да что тут стыдиться? Иной раз я сам даю новый комментарий. Когда у меня появляется немного свободного времени, я записываю его. Одно другому не мешает.

Он снова взглянул на гостей, ожидая, что они восхитятся им, директором большой фабрики, который все еще находит время писать новые комментарии, но не увидел на их лицах ни следа восхищения. Он почувствовал себя задетым.

— Ладно, эти господа, — он указал на друзей Нисана, — наверное, не очень разбираются в священных книгах. — Искренне прошу у вас прощения, господа…

— Вы нас этим не обидели, — сказали ему гости.

— Но вы, Нисан, — знаток Торы и всегда останетесь им, — с наслаждением продолжал Ашкенази. — У того, кто однажды ощутил вкус фрагментов из Абайе и Равы, Гемора прочно сидит в голове. Куда бы эта голова ни поворачивалась… Это — в крови…

И он тут же рассказал, как бароны Хунце спросили у него, в какой академии он обучался, и как он им ответил, что обучался в талмудической академии у профессоров Абайе и Равы…

Это доставило ему большое удовольствие, и, оттаяв, он по-домашнему прикоснулся к коленке Нисана. Но Нисан отодвинулся от него и остался холоден. Тогда Ашкенази в одно мгновение стряхнул с себя талмудическую ученость, и свое панибратство, и Тору, и еврейский язык, на который он периодически сбивался. Он снова стал Максом Ашкенази, директором крупнейшей мануфактурной фабрики, гордым и деловым.

— Итак, к делу, господа, — снова перешел он на немецкий. — Как вам известно, рабочие этой фабрики бастуют.

— Да, мы знаем, — ответили пришедшие.

— Условия, выдвигаемые забастовщиками, не могут быть восприняты всерьез, — продолжал Ашкенази. — Восьмичасовой рабочий день…

— Работать восемь часов абсолютно достаточно для человека, — вставил Нисан.

Ашкенази молча смотрел на него пару минут.

— Кто бы мне дал на подпись договор, по которому мне не приходилось бы работать по шестнадцать часов в сутки, — сказал он и напряженно взглянул на пришедших. — Все знают, что я сильно перерабатываю.

— Вы работаете на себя, господин Ашкенази.

— Нет, я работаю на фабрику, ради всех ее людей. Если бы я не перерабатывал, а считал бы часы, предприятие закрылось бы наравне с остальными и рабочие слонялись бы по улице. Но благодаря своему тяжелому труду я нашел работу для фабрики, для тысяч ее рук, и не для одной смены, а для двух. Мы все винтики огромной машины.

— Только вы, господин Ашкенази, зарабатываете в день больше, чем рабочий за полгода.

— Каждому по способностям, — перебил Ашкенази, — по его вкладу в общее дело. Я сижу здесь не за красивые глаза, господа, и не за свое еврейство.

Он наклонился к гостям поближе и, понизив голос, заговорил с ними на простом лодзинском еврейском:

— Не случайно я, еврей, стал директором крупнейшей фабрики. Начальником над тысячами работающих здесь иноверцев. Вы думаете, меня тут любят? Меня ненавидят, но нуждаются во мне. Без меня здесь все бы рухнуло. Не думайте, что деньги дают просто так. Каждый имеет столько, сколько он стоит. Тот, кто производит упаковку товара, получает за эту упаковку. А кто приносит миллионы, тот и получает соответственно…

— Против этого мы и боремся, — сказал Нисан.

Ашкенази очень по-еврейски взялся за кончик бородки и стал похож на мудреца, знатока Торы. При этом он вырвал из бородки несколько волосков.

— Ладно тупоголовые иноверцы. Когда они говорят глупости, я понимаю, — сказал он тоном изучающего Гемору. — Я говорил с ними, как с людьми, показывал подсчеты, из которых яснее ясного следует, что, если выполнить даже половину их требований, фабрика закроется, потому что все имеет свои пределы, даже сила машины, и когда на нее возлагают больше, чем она может вынести, она дает сбой. Вы-то евреи и умеете считать. Ваши люди, как я слышал, даже экономику изучают. Вот вам мои подсчеты. Они абсолютно точны. Разве мы можем принять столь несуразные требования?