Исроэл-Иешуа Зингер - На чужой земле

Фабиан Райцес отбрасывает пестрое лоскутное одеяло, поднимает жалюзи на окне, и на кровать ложится бледный луч рассвета.

В доме разом начинают петь канарейки. Еще раньше, в предрассветной мгле, они по очереди издавали отрывистые трели и тут же стыдливо замолкали. Но теперь, когда через окно проник дневной свет и залил полкомнаты, они поют все вместе, словно вознося молитву утру и солнцу.

Фабиан надевает широкий клетчатый халат и бархатные кавказские туфли, расшитые серебряными листьями, высовывает в окно растрепанную голову и несколько раз громко, протяжно зевает.

На кривых, горбатых улочках Мариенштадта тишина.

От разлившейся Вислы, где улица полощет каменные ступени, тянутся клочья сырого тумана, растекаются по оконным стеклам и черепичным крышам. Пичуги зигзагами разрезают воздух, ищут церковные кресты и водосточные желоба, где бы сесть. Лишь издалека доносятся фабричные гудки, да от железного моста долетают тяжелые приглушенные звуки, ржавые вздохи металла и труда. Фабиан прислушивается к надсадным гудкам, пока они не начинают вопить во весь голос, несколько раз звонко ударяет в ладоши и кричит, свесив из окна голову:

— Дедушка, день уже! Джаджу…

Под наклонившимся газовым фонарем, бледным, все еще напрасно горящим в утреннем свете, шевелится какой-то клубок, понемногу распутывается, превращаясь в горбатую человеческую фигуру. С минуту она стоит, оглядываясь по сторонам, будто не верит, что день уже наступил, протирает глаза, стучит палкой о мостовую и бормочет, зевая:

— А-а-а? Чего?..

Фабиан Райцес смеется:

— Хо-хо-хо! Проснулся, дедушка?

Старик снимает шапку, показывая седые патлы, и шамкает беззубым ртом:

— Опять вынюхивали, сучьи потрохи, опять тут крутились…

Фабиан оглушительно хохочет.

Каждое утро, когда он будит старого ночного сторожа, тот повторяет это заклинание. Никак не хочет признать, что задремал. Уверяет, что выслеживает воров, «сучьих потрохов». Выжидает, как волк, что прикинулся мертвым, и только в тот миг, когда их работа будет в самом разгаре, он внезапно возникнет перед ними.

Фабиан качает головой:

— Пора на покой, дедушка, за печку. Давно пора…

Но старик бьет палкой о мостовую, показывая, что он начеку, и ругается беззубым ртом:

— Лазят, сучьи потрохи… Вынюхивают…

Фабиан Райцес берет на колени своего пуделя по кличке Пудель, протирает ему заспанные глаза и начинает расчесывать густую, курчавую шерсть на загривке.

Он причесывает собаку каждое утро.

Пудель ворчит. Ему не нравится, когда у него ищут блох. Куда охотней он повалялся бы на расстеленной по полу тигровой шкуре или поразмялся, гоняясь за Бальтазаром, сибирским котом… Но пес знает, что не получит еды, пока его не причешут, и послушно сидит у хозяина на коленях, прикрыв от тоски глаза. Лишь когда выворачивают наизнанку его нежные уши, он не выдерживает и начинает тоненько поскуливать. Но Фабиан, выкручивая ему ухо, грозит:

— Лежать! А то сахару не дам…

Свернувшись калачиком, Пудель лежит так тихо, так покорно, что не решается даже согнать языком муху, которая уселась ему на нос. Только чуть подрагивает живот, двигается под шкурой позвоночник, и из внутренностей слышится:

— Р-р-р-р…

Фабиан вычищает ему уши и вытирает холодный, влажный нос, слушая, как из другой комнаты зовут хриплые голоса:

— Пане Фабиане! Пане Фабиане-е-е!

Он не обращает внимания.

Это попугаи. Они сидят в клетках и каждое утро будят его, хотя он и так давно встал. Попугаи надрывают глотки, но Фабиан молчит.

Он сердит на них.

Всю свою живность Фабиан приучает к чистоте. Пудель ведет себя как положено. У него есть ящик с песком, и пес плачет, как дитя, если дверь заперта и он не может добраться до своего отхожего места. С Бальтазаром было труднее: пришлось повозиться, пока кот не понял, что надо ходить в ящик. Фабиан торкал его носом, таскал за усы, но в конце концов Бальтазар тоже приучился. А вот попугаи учиться не хотят. Никогда не используют ящички, которые Фабиан для них поставил, делают под себя или Фабиану на шляпу, причем как раз когда он собирается выйти из дома. Поэтому Фабиан уделяет им внимание в последнюю очередь, а пока только ругается:

— Тихо вы, обезьяны проклятые…

Разобравшись с Пуделем, он берется за Бальтазара. Бальтазар стоит перед ним — огромный котище с густой лоснящейся шерстью и роскошными усами. Поднявшись на задние лапы, он становится немного похож на обезьяну. Кот давно живет у Фабиана, но никак не хочет покориться. Особенно ненавидит, когда его моют и причесывают. Едва увидев Фабиана в халате и домашних туфлях, дугой выгибает спину и зелеными глазами смотрит в лицо хозяину, распушив усы.

Фабиан становится перед Бальтазаром и тоже смотрит ему в глаза. Оба застыли на месте. Напрягают мускулы, топорщат усы и играют в гляделки. Прошло уже немало времени, но Бальтазар не поддается. Тогда Фабиан пробует сладить с ним по-хорошему. Он приподнимает ногу, приглашая кота запрыгнуть на колено, и манит пальцем:

— Бальтазар… Бальтазарку…

Фабиан знает, что это бесполезно, но все равно зовет кота, вдруг тот подчинится. Однако Бальтазар еще больше выгибает спину и вытягивает вперед лапу. Фабиан отступает в сторону и дает команду:

— Пудель, п-с-с…

Пудель стрелой влетает в комнату, хватает Бальтазара за пушистый хвост и подтаскивает к хозяину.

Начинается урок.

Фабиан глубоко запускает пальцы в шерсть Бальтазара, дает коту десяток щелчков по носу и дергает его за усы:

— Что, Бальтазарку, нравится?..

Потом берет деревянную прищепку и вешает коту на хвост. Бальтазар вопит. Прищепка перекусывает хвост пополам, и животному так больно, словно его посадили на раскаленную сковородку. Кот тянется мордой к прищепке, хочет ее сорвать, но чем сильнее он поворачивается назад, тем быстрее она убегает, и он гонится за собственным хвостом по кругу. Фабиан сидит на стуле и смотрит на часы. Должно пройти пять минут, и он не спускает глаз со стрелок. Пять минут — ни секундой больше, ни секундой меньше. При этом он науськивает на кота собаку, наблюдает, как они кружатся в диком танце, и причмокивает губами:

— П-с-с… Живее… Живее…

Дрессировка окончена, Бальтазар забился в угол, а Фабиан идет к канарейкам.

Он вынимает из клеток ванночки, в которых купаются птицы, и меняет воду. Насыпает желтый порошок — корм на сутки, гусиным крылом вычищает из клеток помет.

— Тю-тю, мой капельмейстер… Фью-фью, Клювик… — беседует он с молодым кенарем.

Клювик — его любимец. Недавно на канареек Фабиана «чапляк» напал. Пели-пели, и вдруг одна засипела, будто ее стал душить кашель, и как заладит: