Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

Вот оно и случилось, ворвалось резко, открыто. И Диночка застыла на месте, в то время как дочь целовала ее, обнимала и вымаливала у нее счастье.

— Встань, — прошептала она дочери. — Делай что хочешь. Не спрашивай меня.

Девушка встала и поднялась на цыпочки, как отец, когда он хотел чего-то добиться.

Мать увидела это и вздрогнула.

— Мне нужно побыть одной, — сказала она. — Оставь меня.

Гертруда отправилась к дяде Якубу с доброй вестью.

В просторном кабинете мануфактуры баронов Хунце в Лодзи расставлены большие столы, накрытые зелеными скатертями. Со всех сторон их окружают глубокие кожаные кресла. Вице-директора и служащие расхаживают здесь тихими шагами. Прислужник Мельхиор, с уже седыми бакенбардами, но такой же краснолицый и здоровый, как прежде, в ранней юности, стоит у дверей, готовый к услугам, вытянувшись в струнку в своем зеленом егерском костюме и положив руки на широкий пояс своих полосатых брюк. Вице-директора фабрики, дородные немцы с гладко причесанными русыми волосами, открывают коробки с иностранными сигарами и расставляют их на столах.

Теперь, в начале нового года, акционеры фабрики, как всегда в это время, собираются на ежегодное совещание. Сюда пришли виднейшие и богатейшие люди Лодзи: русые немцы в светлых костюмах, черноволосые и кудрявые еврейские банкиры, какой-то длинноусый польский помещик, заблудившийся среди тех и других, пожилая тощая женщина в чрезвычайно старомодной одежде и сами бароны Хунце, подтянутые, аристократичные, с моноклями в глазах. Аристократизм надет, как маска, на их простоватые лица иноверцев-плебеев, на которых упрямо держатся следы ремесленного, ткаческого прошлого их семьи.

Собравшиеся немцы заискивают перед ними, постоянно добавляют «герр барон», обращаясь к кому-либо из них, тают от сладости и умиления перед благородными фабрикантами, но бароны злы, раздражены. Они яростно накидываются на слуг из-за любой мелочи, просто потому, что те попались хозяевам на глаза. Главный директор Макс Ашкенази расхаживает по кабинету возбужденный, в приподнятом настроении. Его английский костюм в клеточку несколько широковат ему. Лицо чисто выбрито. Бородка вопреки обыкновению не растрепана, а приглажена и аккуратно расчесана, словно только что вышла из рук парикмахера. Бархатный жилет с блестками так и светится каждой своей блесткой. У него, у главного директора Макса Ашкенази, нет брюшка, в отличие от большинства акционеров, на животах которых жилеты едва сходятся. И он нарочно из последних сил надувает живот. Также он не забывает вставать на цыпочки, особенно когда разговаривает с рослыми людьми. Он делает это, чтобы добавить себе роста, придать солидности и важности.

Заседание еще не началось. И акционеры бродят пока по большому фабричному кабинету. Они выпускают клубы дыма из своих сигар на императорские портреты, висящие здесь так же, как их когда-то повесил старый Хунце. Они рассматривают развешанные по стенам медали, диаграммы, фотографии машин, планы, схемы, разного рода чертежи и табели. Директор Макс Ашкенази с гордостью указывает на диаграммы. До того, как много лет назад он пришел сюда работать, на фабрике было три тысячи рабочих. Теперь их восемь тысяч. Точно так же увеличилось и число станков.

— Вот чертежи, господа, — кивает Макс Ашкенази на голубые диаграммы. — С каждым годом, как вы можете видеть, кривая поднимается все выше и выше. Здесь, господа, она несколько снижается. Это тот сумасшедший год, когда Лодзь больше бастовала, чем работала, но вскоре кривая снова взлетает вверх, быстро наверстывает упущенное и продолжает рост, как вы можете видеть, господа.

— Прекрасно, — бормочут слушатели. — Великолепно.

— Параллельно с этим, господа, — продолжает Макс Ашкенази, — вы можете проследить рост наших коммерческих достижений. Посмотрите, пожалуйста, на эту карту. Флажками обозначены пункты, куда поставляются наши товары.

Макс Ашкенази водит пальцем по большой карте Российской империи: палец скользит во всех направлениях, указывая на города и области, на которые распространилась деятельность акционерного общества «Мануфактура баронов Хунце». Флажки раскиданы от Вислы до Амура, до китайской и персидской границы.

— В последнее время, господа, мы вышли также за пределы империи, — объявляет Макс Ашкенази, тыча пальцем в карту.

Он показывает на прежние карты, где отражена ситуация, существовавшая до того, как он, Макс Ашкенази, пришел на фабрику.

— Все это теперь наше, — говорит он с гордостью, как генерал-победитель, обозревающий завоеванные им страны.

— Прекрасно, великолепно! — хвалят его акционеры.

— В то же время растет курс наших акций, с первого года их выпуска и до сих пор. Взгляните, пожалуйста, господа.

Акционеры улыбаются еще шире.

— Прекрасно, великолепно! — твердят они, качая головами.

Покончив с этим, Макс Ашкенази повел акционеров осматривать фабрику.

Вести экскурсию хотели инженеры, но Макс Ашкенази их отстранил. Безо всякой карты-схемы в руках, без проводников он вел гостей по огромной территории фабрики, отделенной от внешнего мира высоким забором из красного кирпича с металлическими шипами наверху.

На просторном фабричном дворе не было ничего, кроме цехов и складов. Изредка по нему проходил рабочий. Только земля и стены тряслись от хода машин. Их царство находилось под землей и рвалось оттуда вверх, к красным кирпичным стенам с дребезжащими зарешеченными окнами.

— Господа, мы увидим по порядку весь процесс производства, с того момента, как с поездов сюда поступает сырье, и до тех пор, когда товары упаковываются и вывозятся с фабрики.

По подземным улицам, тускло освещенным красными электрическими лампочками, Макс Ашкенази проводил акционеров до ведущей на фабрику железнодорожной линии. Механические подъемники своими железными лапами медленно поднимали гигантские тюки хлопка, бочки краски, прибывшие из-за границы машины и грациозно опускали их в руки рабочим, которые подхватывали их, грузили на вагонетки и увозили на склады.

— Осторожно, господа. Берегитесь цепей и крюков, — предостерег акционеров Макс Ашкенази. — Теперь пойдемте дальше, господа.

Он повел их в котельные, где царила страшная жара. Истопники стояли у огромных печей, бросали уголь в открытые огненные пасти. Их начальники следили за ростом температуры по термометрам. При появлении гостей полуголые истопники, закопченные, продымленные, поспешно выплюнули самокрутки и застывшими взглядами уставились на разодетых толстомясых экскурсантов.

— Фу, какая жарища! — говорили вошедшие в котельную акционеры, отодвигаясь подальше от печей. — Изжариться можно.