Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

Противостояние двух фабрикантов длилось годами. Они обменивались колкостями, бахвалились друг перед другом. Они готовы были выколоть себе глаз, лишь бы выколоть сопернику оба глаза. Но если Хунце соперничал с Флидербоймом только в коммерческих делах, Флидербойм хотел взять барством и роскошью.

Нет, Флидербойм не мог стать бароном, как Хунце. Сколько бы он ни заплатил петроковскому губернатору, он никогда бы этого не достиг. Императорский двор неохотно присваивал дворянство евреям. Но Святую Анну на шею за большой вклад в российскую текстильную индустрию губернатор для него выхлопотал. Флидербойм носил ее вместе с медным алтыном, который дал ему когда-то на счастье Казмирский ребе и который действительно принес ему удачу в этом мире. С гордостью носил он и титул почетного гражданина [120] Почетные граждане (личные и потомственные) представляли в Российской империи прослойку, занимавшую промежуточное положение между дворянством и купечеством. С 1850 г. право ходатайствовать о предоставлении им почетного гражданства получили некоторые категории евреев. , присвоенный ему в Санкт-Петербурге с правом передавать его по наследству будущим поколениям Флидербоймов. Его здания и его бумаги украшало не меньше золотых и бронзовых медалей, чем у Хунце. Все это очень угнетало старого барона. Но Флидербойму этого было недостаточно. Он всегда делал так, чтобы его имя гремело в Лодзи, к его собственному удовольствию и к огорчению Хунце.

Он чаще, чем Хунце, менял мебель в своем дворце. В его кареты были запряжены лучшие лошади. В его подвалах хранились лучшие вина. По двору бегали самые породистые собаки. На балы и карнавалы приходили самые именитые гости. С мальчишеских лет, когда его отец, державший арендованную у помещика корчму, брал его с собой на барский двор, куда он ездил на телеге, Мендл широко раскрытыми глазами смотрел на то, как жили баре. Он подмечал каждое их горделивое движение, все их манеры, все жесты. Он стоял с шапкой в руке, как и его отец, кланялся и целовал полу одежды барина и тем не менее не упускал из виду ни одной мелочи на барском дворе. Теперь он все это повторял и в барстве мог перещеголять любого. Так же как помещики, он закручивал вверх свои черные усы, когда с кем-нибудь говорил. Так же как помещики, он тратился на лошадей. Он не только держал несколько пар упряжных для своих многочисленных карет, повозок и бричек, у него еще были собственные конюшни для скаковых лошадей и жокеи. Это стоило ему больших денег, зато его лошади были лучшими в Польше и постоянно упоминались в газетах.

Хотя Флидербойм с детства питал ненависть к собакам, которых натравливали на него помещики с их экономами и которые не раз раздирали его лапсердачок, а то и вырывали из ноги куски мяса, он окружил себя лучшими охотничьими псами, скупив их у крупнейших польских помещиков. Также он скупил у обедневших польских графов их имения вместе со слугами и лакеями. Сам губернатор со всеми своими друзьями, старшими офицерами и высокопоставленными чиновниками, гостил в имениях Флидербойма и летом и зимой. Не вынося крови, Флидербойм тем не менее научился хорошо стрелять. Он перебил в своих лесах массу зайцев, диких уток и лисиц. После охоты его егеря в зеленых костюмах и шапках с перьями трубили в охотничьи рога. Лакеи жарили подстреленную дичь на кострах, и егеря устраивали пиры в лесу.

Зимой во дворце Флидербойма часто давались балы. С самой утонченной грацией, которую он только помнил с тех пор, как мальчишкой смотрел на балы через щели в ставнях барских особняков, Флидербойм танцевал польские полонезы, закручивая при этом усы с таким достоинством, что дамы ему аплодировали. В отличие от Хунце, он изгладил из своего облика следы того времени, когда он пришел в Лодзь с мешком на плечах и веткой в руке. Флидербойм был барином во всем: в том, как он закуривал сигару, в том, как нес свое мощное тело, как плавно ступал, как небрежно расставался с деньгами, в том, как он жил и давал жить другим.

Но при всем своем барстве и иноверческом образе жизни Флидербойм боялся еврейского Бога, дрожал перед Ним и старался сделать что-нибудь, чтобы вымолить у Него прощение за свои бесчисленные грехи. Он не забыл, что своим возвышением и огромным богатством он обязан Казмирскому ребе, давшему молодому Мендлу Флидербойму его счастливый алтын. Не раз он с беспокойством думал о том, что не так бы ему следовало отплатить ребе и его Богу: ему надо было бы вести себя богобоязненно, не сбривать бороду, не осквернять субботу, не есть некошерную еду в компании иноверцев, не грешить с чужими женами и не совершать других преступлений, которых не любит Бог. Не раз бессонными ночами он вздыхал в своей мягкой пуховой постели, сокрушаясь, что воздает еврейскому Богу несоразмерно Его Божьей милости. Как хороший купец он знал, что сделка должна строиться на равных и взаимовыгодных отношениях. И если Бог так добр к нему, если Он одарил его таким богатством, таким почетом и благополучием, какие редко находят людей, если Бог и Его посланник, ребе, так вознесли его, из грязи к барству и величию, он должен достойно отплатить за это — выполнять Его заповеди, вложить в эту сделку свою честную, равную долю.

Но быть набожным евреем он не мог. Он был слишком богат и велик, его слишком тянуло к барству и наслаждениям этого мира, чтобы он был таким же евреем, как другие. Нет, он не мог не есть на званом обеде, если сам губернатор пригласил его к себе. Не мог он и закрыть свою контору на субботу.

При этом он поддерживал деньгами и подарками не только казмирский двор, всех детей и внуков ребе, он посылал деньги и подарки также и другим хорошим евреям [121] Хороший еврей ( идиш гутер йид) — термин, употреблявшийся применительно к хасидским цадикам. . Сам он этим не занимался. Он не мог допустить, чтобы в его дворце, где у дверей без мезуз стоят лакеи в ливреях, крутились раввины, внуки праведников и авторы комментариев к Торе. Для благотворительных дел у него был специальный доверенный, который разбирался в еврейских делах. Он и передавал пожертвования богобоязненным евреям, приезжавшим к Флидербойму со всей Польши. К нему все время тянулись люди — раввины, изучавшие Тору аскеты, потомки праведников, погорельцы, отцы бедных невест-бесприданниц. И никто не уходил от фабриканта Флидербойма обиженным.

Приходилось ему поддерживать и иноверцев. Он не мог отказать христианскому священнику, просившему у него помощи в строительстве церкви для рабочих его фабрики. Флидербойм лично заложил первый камень этой церкви, поэтому на мраморной доске, укрепленной на церковной стене, были высечены имена фабриканта и его жены. Жертвовал он деньги и на разные другие иноверческие дела. Это беспокоило его по ночам. Он знал, что еврейский Бог не любит, когда дают деньги на других богов и строят молитвенные дома, где будут молиться не Ему. Поэтому после пожертвования на церковь Флидербойм сразу же дал деньги на строительство новой синагоги за его счет, на написание нескольких свитков Торы, на пошив для них дорогих шелковых, бархатных и атласных чехлов, отдельно для будней, отдельно для суббот, отдельно для праздников и отдельно для Дней трепета. Лишь бы Бог забыл ему грех помощи в строительстве церкви.