Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

— А теперь вот что я вам скажу, — прибавил Джиованни Скордио, растроганным голосом, смотря на обсемененную землю. — Дай Бог, чтобы мой крестник был таким же хорошим, как хлеб, который уродится от этого семени. Аминь.

На другое утро церемония крещения произошла без празднеств, без торжества, из-за состояния Джулианны. Ребенка отнесли в часовню внутренним ходом. Мать, брат, Мари, Натали, мисс Эдит, акушерка, кормилица, доктор Джемма присутствовали при церемонии. Я остался у изголовья больной.

Тяжелая сонливость овладела ею. Дыхание ее с трудом выходило из полураскрытого рта, бледного, как самая бледная из роз, распустившаяся в тени. Весь альков был в тени. Я думал, смотря на нее: «Стало быть, я не спасу ее. Я отогнал, было, смерть, и вот она снова возвращается! Конечно, если не случится быстрой перемены, она умрет. Прежде, когда мне удавалось держать Раймонда вдали от нее, когда мне удавалось при помощи моей нежности давать ей некоторую иллюзию и забвение, тогда она начала выздоравливать. Но с тех пор как она видит ребенка, с тех пор как началась мука, она с каждым днем слабеет, она теряет больше крови, чем если бы продолжалась геморрагия.

Я нахожусь при ее агонии. Она не слушает меня, не повинуется мне, как прежде. Кто будет причиной ее смерти? Он. Он, он, наверное, убьет ее…» Поток ненависти хлынул из самой глубины моего существа, мне показалось, что он весь хлынул к моим рукам, возбуждая в них преступное намерение. Я видел, как это маленькое, зловредное существо надувается от молока, благодушествует в тиши вне всякой опасности, окруженное бесконечными заботами. Мать любит его больше нежели Джулианну! Мать занимается им больше, нежели этой бедной умирающей. О! Я заставлю его исчезнуть во что бы то ни стало. И образ уже совершившегося преступления мелькнул во мне: образ маленького мертвеца в пеленках, маленького невинного трупа в гробу. «Крещение будет ему предсмертным причащением. Джиованни понесет его на своих руках…»

Внезапное любопытство овладело мной, мучительное зрелище привлекало меня. Джулианна все еще дремала. Я вышел потихоньку из алькова; я вышел из комнаты; я позвал Кристину и поручил ей больную; потом быстрыми шагами я направился к хорам, задыхаясь от страха.

Маленькая дверь была раскрыта; я увидел человека, стоявшего на коленях у решетки. Я узнал в нем Пьетро, старого верного слугу, видевшего еще мое рождение и присутствовавшего при моем крещении. Он поднялся с некоторым усилием.

— Оставайся, оставайся, Пьетро, — сказал я ему вполголоса, кладя руку ему на плечо, чтобы заставить его снова встать на колени.

И я сам встал на колени рядом с ним; прислонившись головой к решетке, я смотрел вниз, в часовню. Я все видел вполне ясно, я слышал ритуальные формулы. Церемония уже началась. Пьетро сообщил мне, что ребенку уже дали соли. Служил дон Грегорио Артезе, приходский священник из Тусси. Он и крестный отец читали теперь Верую: один громким голосом, а другой тихо повторял за ним. Джиованни держал ребенка на правой руке, на той руке, которая накануне сеяла рожь. Левая его рука лежала на лентах и на белых кружевах. И его костлявые руки, сухие, загорелые, точно отлитые из живой бронзы, эти руки, затвердевшие от земледельческих орудий, освященных содеянным ими добром, великим делом, им совершенным, эти руки теперь держали маленького ребенка, и в них было столько нежности, столько очаровательной застенчивости, что я не мог оторваться от них. Раймондо не плакал; он все время двигал ртом, полным жидкой слюны, стекавшей по подбородку на вышитую баветку.

После заклинания священник помочил палец слюной и коснулся маленьких розовых ушей, произнося таинственное слово:

— Eppheta.

Потом коснулся ноздрей, говоря:

— In odorem suavitatis…

Затем, омочив палец в священном масле, сделал на груди ребенка знак креста, в то время как Джиованни держал ребенка на спине; а когда Джиованни перевернул его, он сделал такой же знак на спине ребенка, между лопатками, говоря:

— Ego telimo oleo salutis in Christo Jesu Domino nostro.

И кусочком ваты он вытер помазанные места.

После этого он снял фиолетовую ризу, цвета траура и грусти; и он надел белую ризу в знак радости, что первоначальный грех будет изглажен. И он позвал Раймондо по имени, обратившись к нему с тремя торжественными вопросами. И крестный отец отвечал:

— Верую, верую, верую.

В часовне был поразительный резонанс. В одно из высоких овальных окон врывался луч солнца и освещал мраморную плиту, под которой был глубокий склеп с останками моих предков, покоившихся в мире.

Мать и брат стояли рядом позади Джиованни; Мари и Натали становилась на цыпочки, чтобы хорошенько разглядеть маленького, им было очень любопытно, время от времени они улыбались и шептались. Иногда на этот шепот Джиованни оборачивался немного с снисходительным движением, полным бесконечной нежности, которую старик питал к детям и которая переполняла сердце брошенного деда.

— Raymonde, vis baptizari? — спросил священник.

— Volo! — ответил крестный отец, повторяя подсказанное слово.

Священник поднес серебряную чашу, в которой блестела вода для крещения. Мать сняла чепчик с ребенка, а крестный отец поднес его спиной вверх, чтобы принять крещение.

Круглая голова, на которой я мог разглядеть беловатые пятна молочницы, свешивалась над купелью. А священник, черпая воду маленькой чашей, трижды возлил ее на голову ребенка, каждый раз делая знак креста.

— Ego te baptizo in nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti . [1] Я крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Раймондо принялся громко плакать; и его плач еще усилился, когда ему вытирали голову. А когда Джиованни поднял его, я увидел его лицо, покрасневшее от прилива крови и усилия, сморщившееся от широко раскрытого рта, с белыми пятнами даже на самом лбу. И, как всегда, его крик причинял мне ощущение разрывающей муки, обычное гневное возбуждение. Ничто в нем так не раздражало меня, как именно этот голос, как это жирное мяуканье, так больно впервые поразившее меня в день его появления на свет.

Нервы мои этого не выносили.

Священник обмакнул палец в освященный елей и помазал лоб неофиту, произнося ритуальную формулу, заглушаемую криком ребенка.

Потом надел на него белую одежду, символ Невинности.

— Accipe vestem candidam…

Потом он дал крестному отцу освященную свечу.

Accipe lampadem ardentem…

Младенец успокоился. Глаза его уставились на маленький огонек, дрожавший на конце длинной раскрашенной свечи.

Джиованни Скордио держал нового христианина на правой руке, а в левой — символ божественного огня.

Поза его была простая и величественная вместе с тем, когда он смотрел на священника, читавшего формулу. На целую голову он был выше всех присутствующих. С белизной его седин ничто не могло сравняться, даже платье младенца.