Жорис-Карл Гюисманс - В пути

Засим сверх подлинности голосового текста и способа его исполнения, есть еще два основных условия — и они встречаются только в монастырях — чтобы воссоздать особенное бытие этих мелодий: во-первых вера, а затем понимание смысла поющихся молитв.

— Но я не думаю, чтобы бенедиктинки знали по-латыни, — перебил его Дюрталь.

— Простите, немало монахинь святого Бенедикта и даже сестры других орденов усердно изучают латынь, чтобы понимать богослужебный чин и псалмы. В этом крупное преимущество их перед певческими хорами, большей частью состоящими из ремесленников, необразованных

и чуждых благочестия, простых рабочих звука. Отнюдь не желая понижать вашего восхищения музыкальной чистотой этих монахинь, я однако замечу, что всю глубину и широту древних напевов вы постигнете, услышав их без всяких приправ, свойственных устам мужчин, но не слетающих с губ дев, хотя бы и бесполых. К сожалению, хотя в Париже есть две общины бенедиктинок, одна на улице Месье, другая в Турнефор, — но нет зато истинного мужского бенедиктинского монастыря…

— А на улице Месье они полностью следуют уставу святого Бенедикта?

— Да, но кроме обычных обетов бедности, целомудрия, безвозвратного иночества и послушания, они, в том виде, как его изложила святая, дают еще обет искупления и обожания Святого Таинства в той форме, как установила святая Мехтильда.

Среди монахинь они отличаются суровейшим образом жизни: почти не потребляют мяса, встают в два часа утра и поют заутреню часами, зиму и лето, денно и нощно сменяют друг друга пред свечею искупления и алтарем.

— Да что говорить, — продолжал помолчав аббат, — женщины и выносливее и доблестнее мужчин. Никакое мужское общежитие не могло бы выдержать такой жизни, особенно в расслабляющем воздухе Парижа и конечно погибло бы.

— Еще сильнее, пожалуй, изумляет меня, — заговорил Дюрталь, — когда я думаю о требуемой от них добродетели послушания. Как может дойти до такой степени самоуничтожения одаренное волей существо?

— О, да, — отвечал аббат. — Послушание одинаково во всех великих орденах. Оно безусловно и чуждо всяких послаблений. Святой Августин превосходно излагает его в своей формуле. Мне поминается фраза, которую я вычитал в одном из толкований к его канону:

«Надлежит проникнуться чувствами вьючного животного и беспрекословно покорствовать, подобно лошади или мулу, лишенным разума, но так как даже скоты эти брыкаются под шпорами, то вернее следует в руках старшего уподобиться чурбану или древесному стволу, необладаю-щим ни жизнью, ни движением, ни способностью действовать, ни волею». — Ясно вам теперь?

— Сколько здесь страшного! Я охотно допускаю, — продолжал Дюрталь, — что в таком самоотречении монахини награждаются могучей помощью свыше, но разве они не переживают минутной слабости, припадков отчаяния, мгновений, в которые сожалеют о естественной воле, о просторе, и оплакивают созданную себе мертвенную жизнь? И не выпадают ли, наконец, у них дни, когда вопят пробудившиеся чувства?

— Несомненно. Тридцатый год — для большинства самый грозный возраст иноческой жизни. В эти именно лета вспыхивает буря страстей. Преодолев этот порог, — а она почти всегда преодолевает его, — женщина спасена.

Но плотские соблазны, в сущности, нельзя назвать самым мучительным из переносимых ими искушений. Истинная пытка, которую претерпевают они в часы смятенья, таится в пламенном, безумном сожалении о неизведанном ими материнстве. Возмущаются обездоленные женские органы, и разгорается сердце, как бы не переполнял его Господь. Столь недосягаемым, столь далеким кажется им младенец Иисус, которого они так возлюбили!

Другие сестры не преследуемы никаким определенным искушением, не осаждаются каким-либо из знакомых нам наваждений. Они просто чахнут неизвестно от чего и вдруг угасают, словно задутая свеча. Их угашает уныние обители.

— Однако, знаете, это немного безотрадные подробности, аббат…

Священник пожал плечами:

— Обратная сторона возвышенного лика, — заметил он. — Безмерны зато награды, даруемые иноческим душам даже здесь на земле!

— Наконец, я не думаю, что монахиню все покидают, когда она бьется, уязвленная плотью. Что делает тогда мать игуменья?

— Она действует, сообразуясь с телесным складом и душевными особенностями больной. Заметьте, что она могла следить за ней в годы послушания, и неизбежно подчинила ее своему влиянию. В такие мгновения она должна тщательно надзирать за своей духовной дочерью, стараться перевернуть течение ее мыслей, занять ее ум, сломить изнурительными работами. Не оставлять одну, сократить, если потребуется, ее молитвы, уничтожить, если нужно, посты, лучше питать. В других случаях целесообразнее, наоборот, если она обратится к помощи более частого причастия, применит успокоительное или кровопускания, укажет питать ее с примесью охлаждающих семян. Но главным образом она, конечно, должна наравне со своей общиной молиться за нее.

Я знавал престарелую игуменью бенедиктинок Сент-Омере, несравненную управительницу душ, которая прежде всего ограничивала продолжительность исповеди. Чуть только замечала она всходы малейших признаков болезни, как с часами в руках давала кающейся только две минуты. По истечении этого времени она отсылала ее из исповедальни и вводила в общество сестер.

— Почему так?

— Потому что в иноческой исповеди заключена величайшая опасность расслабления. Она как бы ванна, слишком горячая и слишком длительная. Монахини исходят в излияниях, бесполезно терзают свое сердце, распространяются о своих грехах и в любованьи ими растравляют их. Они выходят от духовника еще истомленнее, еще больнее прежнего. Чтобы покаяться, достаточно монахине двух минут! Помимо того… будем откровенны, сознаемся, что монастырская пагуба в духовниках. Я отнюдь не хочу сказать, что подозреваю их порядочность, нет!.. но обычно они назначаются из числа епископских любимцев и часто это люди совершенно не сведущие, ничего не смыслящий в руководительстве душами, человек, который утешая, способен растревожить их. Прибавьте также, что несчастный с отвисшей челюстью беспомощно будет советовать и вкривь, и вкось, если наступят столь частые в монастырях бесовские наваждения и способен только обессилить деятельность игуменьи, совсем иначе искушенной в этих врачеваниях.

— Скажите, — спросил, подыскивая слова, Дюрталь, — я убежден, что ошибочны рассказы вроде тех, которые преподносит Дидро в своей глупой книге «Монахиня»?

— Измышлены сообщаемые названным писателем мерзости, за исключением случаев, когда обитель растлена — благодарение Создателю это встречается редко — настоятельницей, предавшейся Сатане. Помимо всего, достаточная порука заключается в существовании греха, который служит противоядием сатанинскому пороку и зовется грехом усердия.