Жорис-Карл Гюисманс - В пути

— Как так?

— Да, грех усердия подстрекает к доносу на соседку, насыщает ревность, создает соглядатайство, питающее его злобу; он истинный грех монастырей. И уверяю вас, что если б две сестры посмели утратить стыд, то на них сейчас же обрушились бы доносы.

— Но я полагал, аббат, что большинством орденских уставов позволено доносительство.

— Да, но в этой области, особенно в женских монастырях, не исключена возможность некоторых злоупотреблений; не забудьте, что наряду с чистыми мистическими затворницами, истинными святыми под монастырским кровом обитают монахини, менее подвинувшиеся на путях совершенства, еще не избавившиеся от известных недостатков…

— Скажите, раз мы уже коснулись интимных подробностей, я позволю себе, аббат, спросить: не пренебрегают ли слегка опрятностью эти доблестные девушки?

— Не знаю. Могу сказать одно: во всех известных мне аббатствах бенедиктинок каждой монахине предоставляется действовать по собственному усмотрению. Вопрос наоборот предусматривается в нескольких общинах авгу-стинок. Омовение тела разрешается не больше раза в месяц. Зато у кармелиток требуется чистота. Святая Тереза ненавидела грязь и любила чистое белье. Если не ошибаюсь, сестрам ее дается даже право иметь в кельях флакон одеколона. Как видите, все зависит от Ордена и вероятно от настоятельниц, тоэгда в уставе не содержится особых указаний. Но не забудьте, что нельзя рассматривать этого вопроса исключительно со светской точки зрения. Для некоторых душ телесная неопрятность есть страдание, одно из многих умерщвлений, которым они себя подвергают. Вспомните Бенедикта Губастого!

— Того, который подбирал паразита, сползавшего с него и благоговейно водворял его обратно за рукав!.. Я предпочитаю самоумерщвления иного рода.

— Поверьте, что есть еще более суровые, и сомневаюсь, чтоб они пришлись вам больше по душе. Не захотите вы подражать Сюзо, который, умерщвляя плоть свою, восемнадцать лет влачил на голых плечах огромный крест, усаженный гвоздями, острия которых вонзались в его тело. Из страха вовлечься в искушение уврачевать свои раны, он заковал руки в медные рукавицы, также подбитые гвоздями. Не лучше берегла себя святая Роза Аимская. Она так туго опоясала стан свой цепью, что та вонзилась наконец к ней в тело, скрывшись в кровавом кольце раздувшейся кожи. Носила власяницу из конского волоса и спала на осколках стекла. Но все испытания эти ничто в сравнении с самоистязанием одной капуцинки, преподобной матери Пассидии Сиенской.

Она изо всей силы бичевала себя лозами можжевельника и остролиста, поливала затем свои раны уксусом и натирала их солью. Спала зимой на снегу, а летом на грудах крапивы, плодовых косточках и вениках. Опускала раскаленную дробь в свои башмаки и, коленопреклоненная, стаивала на чертополохе и терновнике. Проломив в январе лед в бочке, погружалась в воду; чуть не задыхалась, приказывая подвешивать себя вниз головой в трубе камина, в котором зажигали сырую солому; всего не перескажешь! Я полагаю, — кончил, смеясь, аббат, — что если б зависело от вас, то вы самоистязания Бенедикта Губастого предпочли бы остальным.

— Говоря откровенно, я не желал бы никаких, — ответил Дюрталь.

Наступило мгновенное молчание. Дюрталь снова думал о бенедиктинках:

— Почему, — спросил он, — в «Духовной Седьмице», вслед за титулом бенедиктинок Святого Таинства, печатается пояснение: «Обитель святого Людовика Тампля»?

Аббат объяснил:

— Первый монастырь их основался на развалинах тюрьмы Тампль, переданных им королевским указом, когда Людовик XVIII вернулся во Францию.

Основательницей и игуменьей их была Луиза Аделаида Конде Бурбонская, несчастная принцесса-скиталица, почти вся жизнь которой протекла на чужбине. Изгнанная из Франции революцией и империей, преследуемая чуть не во всех европейских странах, бесприютная, блуждала она по монастырям, укрываясь то у венских монахинь св. Елизаветы и туринских сестер Благовещения, то у Пьемонтских капуцинок, у швейцарских трапписток, бенедиктинок Польши и Литвы. Потерпев последнюю неудачу у бенедиктинок графства Норфолкского, она могла наконец возвратиться во Францию.

В лице ее мы встречаемся с женщиной, необычайно искушенной в иноческой мудрости и весьма опытной в руководительстве душ.

Она хотела, чтобы в ее аббатстве каждая сестра обреклась Небу во искупление грехов содеянных и в возмездие прегрешений, могущих быть совершенными, и подвергалась бы тягчайшим лишениям. Установила непрерывную молитву и ввела во всей чистоте древние церковные мелодии, изгнав всякие другие.

Они сохранились там неприкосновенными, как могли вы убедиться, хотя следует упомянуть, что монахини ордена после нее пользовались еще наставлениями Дом Шлитта, одного из умудреннейших в этой области иноков.

После кончины принцессы, в 1824 г., было засвидетельствовано, если не ошибаюсь, что труп ее издавал благоухание святости; и в некоторых случаях сестры взывают к ее заступничеству, хотя она и не канонизирована. Например, бенедиктинки улицы Месье обращаются к ней, когда что-либо теряют, и опыт учит, что никогда не бывает тщетной их молитва, и почти сейчас же отыскивается пропажа. Ходите туда, продолжал аббат, если вы так любите этот монастырь; постарайтесь увидеть его в часы благолепия.

Священник встал и взял «Духовную Седьмицу», лежавшую на столе.

— Послушайте, — сказал он, перелистывая ее, и затем прочел, — «в воскресенье в три часа вечерняя служба; пострижение, которое совершит высокопреподобный отец дом Этьен, игумен Великой Траппы, и молитва о спасении».

— Знаете, обряд этот мне чрезвычайно любопытен!

— Я, вероятно, буду тоже.

— Значит, мы можем сойтись в капелле.

— Превосходно.

После молчания аббат, улыбаясь, заговорил:

— Пострижение чуждо теперь веселости, которой оно отличалось в XVIII веке в некоторых общинах бенедиктинок, между прочим, в аббатстве Бурбург во Фландрии.

И в ответ на вопросительный взгляд Дюрталя продолжал:

— О, да! Оно совершалось беспечально, или было проникнуто, если угодно, печалью особого рода. Накануне перед постригом губернатор города представлял испытуемую игуменье Бурбурга. Ее угощали хлебом и вином, которых она отведывала в самом храме. На другой день она отправлялась в роскошных одеждах на бал, на котором присутствовали все монахини обители в полном составе. Там она танцевала, потом просила благословения, после чего ее отводили под звуки скрипок в церковь, где ее принимала под свою власть аббатисса. В последний раз смотрела она на мирские радости, обреченная остаток дней своих провести заточенною в монастыре.

— От такой радости веет могилой, — заметил Дюрталь. — Я думаю, встарь встречались причудливые иноческие обычаи общины?