Жорис-Карл Гюисманс - В пути

Но это лишь одна особенность праведного старца. Другая — необыкновенная любовь к животным. Представьте, если, например, свинья опоросится, он испрашивает разрешение провести подле нее ночь, укладывает, холит ее, как родное дитя; он плачет, когда продают поросят или уводят свиней на бойню. И, знаете, все животные боготворят его!

После паузы посвященный продолжал:

— Воистину, превыше всего любит Господь бесхитростные души и осыпает брата Симеона своими милостями. Здесь лишь он один владеет даром повелевать духами, один в силах отражать и даже предупреждать бесовские наваждения, вторгающиеся в монастырь. На наших глазах иногда в пустыни творятся необычайные вещи. В одно прекрасное утро вдруг все свиньи валятся на брюхо, делаются больными, чуть не околевают.

Тогда Симеон, постигший причины этой беды, кричит диаволу: «Подожди, подожди, я разделаюсь с тобой!» Берет освященную воду, с молитвой окропляет свое стадо, и издыхавшие животные встают, прыгают, виляют хвостами.

Что касается диавольских вторжений в самую обитель, к сожалению, они слишком хорошо знакомы всем и отогнать их можно лишь непрерывными молебствиями и ревностными постами. По временам в большинстве аббатств демон раскидывает бесовские семена, от которых монахи не знают, как избавиться. Отец игумен, приор и все священники потерпели у нас в этом неудачу. Пришлось вмешаться смиренному послушнику, который придал заклинаниям действительную силу. Оберегаясь от новых покушений демона, старцу предоставили право омывать монастырь благословенной водой, когда ему заблагорассудится и охранять его своими молениями.

Он наделен способностью чувствовать приближение нечистого. Куда бы тот ни прятался, старец преследует, травит его и успешно выбрасывает за монастырские пределы.

А вот и свинарня, — указал Брюно на лачугу против левого крыла монастырского здания, обнесенную оградой. И прибавил:

— Предупреждаю, что брат хрюкает, как поросенок, но на наши вопросы он, подобно всем остальным, ответит только знаками.

— Но с животными позволено ему говорить?

— Да, лишь с ними.

Посвященный толкнул маленькую дверь. Согбенный послушник с усилием приподнял голову.

— Здравствуйте, брат мой, — сказал Брюно. — Господину хотелось бы навестить ваших питомцев.

Радостное бормотание сорвалось с губ старца. Он усмехнулся, знаком пригласил их следовать за собой и ввел их в хлев.

Дюрталь отпрянул, оглушенный диким ревом, задыхаясь в жарких испарениях навоза. При виде брата все свиньи всполошились в своих загородках и радостно завизжали.

— Тише, тише, — говорил старец нежным голосом и, протянув за перегородки руку, ласкал неистово хрюкавшие и обнюхивавшие его свиные рыла.

И, потянув Дюрталя за рукав, он пригласил его нагнуться над решеткой и показал огромную свинью английской породы со вздернутым носом — чудовищное животное, окруженное семьей поросят, которые, как бешеные, возились у вымени.

— Ах, красавица моя, поди сюда, красавица моя, — бормотал старик, гладя ее рукою по щетине.

Свинья рассматривала его своими маленькими глазками, лизала ему пальцы и, когда он отошел, разразилась отчаянным ревом.

А брат Симеон показывал других своих питомцев, свиней с трубчатыми ушами, с хвостами в виде штопора, свиней с волочившимся брюхом и короткими, едва обозначенными ногами, новорожденных поросят, прожорливо сосавших маток, других — постарше, которые играли, резвились, кувыркались, сопя, в грязи.

Дюрталь похвалил животных, и старец ликующе утер себе лоб своею грубою рукой. На вопрос посвященного, осведомившегося о здоровье одной из свиней, он стал объяснять знаками: пососал поочередно свои пальцы, простирал руки вверх, указывал на пустые корыта, поднимал куски дерева, покусывал стебли трав, которые подносил к губам, хрюкая, словно у него полным полно набит рот, и таким образом поделился с гостями мыслью о ненасытной прожорливости своих питомцев.

Потом вывел их на двор, поставил против стены, открыл расположенную несколько поодаль дверь и исчез.

Словно смерч, вырвался исполинский боров, опрокинул тачку и, как от лопнувшей гранаты, полетела вокруг него комьями земля. Помчался вскачь вокруг двора и уткнул, наконец, рыло в лужу грязи. Вывалявшись животом, перевернулся на спину, задрыгал вытянутыми вверх лапами и выполз оттуда черный, грязный, точно каминная труба.

Потом радостно похрюкал и направился приласкаться к монаху, который остановил его движением руки.

— У вас великолепный боров, — сказал Дюрталь. Послушник посмотрел на него своими влажными глазами и со вздохом потер себе рукою шею.

— Это значит, что его скоро заколют, — объяснил посвященный.

И старец подтвердил слова Брюно, печально кивнув головой. Поблагодарив за внимание, они расстались.

— Как подумаешь о молитве, которую творит в храме это существо, обрекшее себя на низменнейший труд, невольно хочется упасть на колени и лобызать ему руки, как эти поросята! — воскликнул Дюрталь, помолчав.

— Брат Симеон — существо с ангельской душой, — ответил посвященный, — он живет жизнью воссоединения, и дух его погружается, утопает в океане божественного бытия. Душа белоснежная, душа безгрешная обитает в этой грубой оболочке, в этом жалком теле. И воистину любит его Господь! Я говорил вам, что Он даровал ему полную власть над демоном. Иногда наделяет его силой исцелять болезни возложением рук. Брат воссоздал вновь чудесные врачевания древних святых.

Они замолкли и направились к вечерне на зов колоколов.

Дюрталь изумился, оставшись наедине с самим собой, пытаясь углубиться в свою душу. Монастырская жизнь удлиняла время. Сколько провел он в пустыни недель? Сколько дней тому назад вкусил Святых Даров? Это казалось таким далеким. Должно быть, удвояется жизнь здесь, в монастырях. И, однако, он не скучал, легко применился к суровым порядкам и, невзирая на скудную пищу, совсем не болел, не страдал никакой мигренью. Наоборот — никогда не чувствовал себя так хорошо! Но все еще не исчезало ощущение подавленности, непреходящих воздыханий, по-прежнему часами гнела едкая скорбь, все более возрастала туманная тревога сознания, что он внимает тройственному голосу — Бога, демона и человека, которые слились в его лице.

— Это не вожделенный мир души, мне тяжелее даже, чем в Париже, — вспоминал он лживое искушение четок. — И все же я обрел здесь неизъяснимое блаженство.

Проснувшись ранее обычного, Дюрталь спустился в церковь. Утреня кончилась, но несколько коленопреклоненных послушников еще молились и в числе их брат Симеон.

При виде инока-свинопаса Дюрталем овладело долгое раздумье. Тщетно пытался он проникнуть в святилище его души, — словно недвижимый храм, скрытый непроницаемой преградой тела, загадочным оставался для него облик брата, достигшего на земле наивысшей степени, на какую только может притязать человеческое существо!